Жажду — дайте воды

Частенько я перекочевываю с двумя-тремя минометами то влево, то вправо от основной позиции и часа по три веду огонь по врагу. В таких случаях немцы на какое-то время умолкают, как бы удивляясь: что, мол, это за новая огневая точка? Потом начинают искать меня, поливая артиллерийским огнем. Но пока найдут, я уже возвращаю минометы на прежнюю позицию.

Надо отдать должное, звукоуловители у немецких артиллеристов мощные, и вот они наконец засекли мою огневую точку. Целых полдня уже лупят по ней. Только там-то никого и ничего.

Такая тактика ведения артиллерийского боя называется перелетным огнем.

* * *

Как-то после очередной операции «перелетный огонь» я вернулся на свою основную позицию. Еще не вошел в блиндаж, как в нос мне ударил запах духов. Что бы это значило? Может, я ошибся и забрел в обиталище медсестер?

В блиндаже за моим маленьким столиком сидит какая-то женщина и беседует с дневальным. Она в полушубке, капитан медицинской службы. Голова ее не покрыта, пышные волосы. Красивая, тоненькая, шея точеная, пальцы длинные, ноги сильные, стройные… «И с каких это пор я стал понимать и ценить женскую красоту? Ах да! Надо поблагодарить Шуру».

Я поприветствовал капитана как положено по уставу, хотя она и женщина. Надо сказать, что все фронтовики очень почитают врачей. Рано или поздно все пройдем через их руки. Об этом мы помним всегда. Одного только не знаем, вызволят они нас из лап «костлявой» или нет. На всякий случай у каждого в специальном пистончике (в брюках) зашит жетон с именем, фамилией и адресом. Это в помощь похоронной команде, чтобы знали, куда сообщить на случай гибели.

Я свой жетон выбросил, хотя нам строго-настрого велят хранить их.

Одним словом, врачей мы, фронтовики, очень ценим и любим как матерей, если это женщины, и как братьев — если мужчины. Зато к интендантам отношение другое. Нам почему-то кажется, что они поедают добрую половину наших пайков, сидят себе в тылу, бездельничают и едят. Глупо, конечно, но так думают многие.

Врач-капитан улыбнулась:

— Не удивляетесь, что я ворвалась в ваши владения?

— Нет, почему же, — сказал я. — Это даже радует меня. Оставайтесь с нами хоть до самого конца войны!

Женщина удивительно приятно засмеялась. Это смутило меня. Я даже испугался, что вот сейчас вдруг грохнусь перед ней, обниму ее колени… Но я взял себя в руки. Докторша, видно, почувствовала мое обалдение и увидела, что я пожираю ее взглядом… Она поднялась — до чего же стройная! — и сказала:

— Мне поручена проверка санитарного состояния позиций. Хотела бы быть чем-нибудь вам полезной, но у вас тут такой порядок, что мне просто нечего делать…

Я вышел ее проводить.

— Знаете новость? — спросила она. — Наши войска окружили на Сталинградском направлении триста пятьдесят тысяч немецких солдат. Я слышала сообщение об этом прошлой ночью по рации.

— Это прекрасная новость, дорогой товарищ капитан медицинской службы. Спасибо вашей рации! Но не оставайтесь здесь дольше, поспешите уйти.

— Почему? — удивилась она. — Боитесь, что меня убьет?

— Боюсь, что вы кого-нибудь убьете…

— Кого?

— Ну, скажем, связиста. Ведь целых полтора года он женщины и в глаза не видал…

— Неужели мы, женщины, такая необходимость?

— Не знаю, не знаю!..

Она засмеялась и ушла. Я вернулся к себе в землянку.

Во мне вдруг всколыхнулось какое-то особое чувство собственного достоинства. Я солдат и бьюсь за свою Родину. Солдат и тот, кто насмерть стоит под Сталинградом и сейчас окружил и уничтожает фашистов. Гордость солдата безгранична, горе тоже. Гордость рождает победа, а горе — от неудач.

Я взял на своей карте в большой круг Сталинград, сел и стал в подробностях припоминать лицо, глаза, голос, фигуру той женщины, которая только что сидела здесь, у меня. В землянке сейчас какая-то необыкновенная теплота. Отчего бы это? От женщины или от того, что Сталинград становится могилой фашизма? И от того и от другого.

Пугает меня только одно — почему я не вспоминаю Шуру? И почему я вбил себе в голову врачиху и совсем забыл о Шуре? Я же не скотина!..

Под горячую руку сел и накатал письмо Шуре. Постарался подобрать слова потеплее, что называется, вложить душу в письмо. Только ничего у меня не получилось, и я разорвал письмо и выбросил.

Ужасно это! И почему я не могу быть решительным при таких важных для меня обстоятельствах? Докторша подобна перелетному огню. Попробуй засеки ее!..

Сегодня двадцать четвертое ноября. Через месяц и четыре дня мне исполнится девятнадцать. В записях моих «перелетный огонь».

ГОЛОС ЗЕМЛИ

Я получил из дому несколько номеров газеты «Советакан Айастан». Сунул их в карман полушубка до лучших времен. В землянке темно, и к тому же снова начался жаркий бой. Снег взрыт и раскидан от беспрерывных разрывов. Бедный снег, тоже вместе с нами страдает, тает и умирает… Не умирай, мягкий снег, ты прикрываешь раны земли. Мы с Сахновым растапливаем тебя, чтобы утолить жажду, я обтираюсь тобой, чтобы не обморозиться… Добрый, мягкий русский снег…