Жажду — дайте воды

Письмо я обычно храню, пока не получу нового. Только после того пускаю его на курево. А что делать? Бумаги-то нет.

* * *

Ранило нашего Путкарадзе. Его сменил старший лейтенант Иван Овечкин. Ординарца Путкарадзе, друга моего Сахнова, я выпросил себе во взвод…

Овечкин все ворчит:

— Погоны, погоны… Дожили… Коммунисты — и в погонах.

— Ну, не так уж это страшно, товарищ старший лейтенант.

— Да, но погоны носили царские офицеры, а наши отцы в годы революции с этими офицерами боролись и погоны с них срывали…

С погонами все выглядят собраннее и внушительней — и офицеры и солдаты. Напрасно Овечкин расстраивался.

* * *

Сегодня из каждой роты нашего полка выделили по десять человек и собрали всех на лесной поляне. Изменника Родины будут расстреливать.

На приговоренном нет ни ремня, ни погон. За спиной у него яма. Он оглядывается на нее и мелко крестится. Не каждому дано увидеть свою могилу.

Перед осужденным стоят шесть человек солдат с винтовками. Председатель военного трибунала зачитывает смертный приговор. По его знаку солдаты вскидывают винтовки.

— По изменнику Родины — огонь!

Раздался залп. Приговоренный качнулся, но не упал, даже крикнул:

— Братцы, каюсь! Пощадите!

Снова залп. Жив я или мертв…

Приговоренный опять качнулся и упал. Его столкнули в могилу и засыпали землей.

«Братцы!..»

Ночь. Мне не спится. Перед глазами могила. И чудится, будто из нее пытается вылезти человек. В ушах стоит крик: «Братцы!»

Будь ты неладен. Не надо было тебе бежать во вражий стан, не надо было… А теперь что же могут поделать братцы? Война ведь. Убили бы в бою, была бы тебе слава, а уж коли в дерьме себя вывозил, так и получай по заслугам…

* * *

Всюду и везде смерть ходит рядом со мной: и за спиной, и впереди, и везде вокруг…

Мы впятером идем траншеей ко мне на позиции. Вдруг совсем рядом разорвалась мина. У лейтенанта, что шел впереди, как кинжалом ее срубили, слетела с плеч голова. Его кровь брызнула мне в лицо…

Добрались. Расчистили в снегу площадку для костра.

Я отправился за дровами. Вернулся, вижу, еще одного из наших убило — пулей живот распороло.

Не успели мы похоронить убитого, как над деревьями ударила шрапнель. Двое из моих товарищей были убиты на месте. Меня даже не царапнуло.

И так повторялось и днем и ночью. Повторялось ежедневно. Оставалось только удивляться, как это мы еще держимся, сохраняем силу духа и боеспособность…

Сегодня двенадцатое марта. Уже два месяца и пятнадцать дней, как мне исполнилось девятнадцать. В записках моих отдается эхом: «Братцы!»

* * *

Год, как я кандидат. Уже пора вступать в члены партии. Едва я заговорил об этом с майором Ериным, он с радостью предложил мне:

— Вот и прекрасно, прямо сейчас, не сходя с места, пишите заявление. Не многие из наших кандидатов становятся членами партии…

— Почему? — удивился и испугался я.

Он с грустью посмотрел на меня.

— Погибают…

В тот же день вечером меня приняли в члены Коммунистической партии.

Собрание состоялось у меня в окопе, под огнем врага. Протокол писали на горячем от стрельбы стволе миномета. Вечерело. Закатные лучи были кроваво-красными.

Меня поздравили.

Я наскоро поужинал и отправился в наряд. У меня две гранаты, пистолет и автомат с двумя дисками. Его я взял у своего помкомвзвода.

* * *

Я незамеченным прошел к секретной огневой точке. Меня никто не встретил. Подошел поближе. Часовой спит, прислонив винтовку к заледенелой стене. Я взял винтовку в руки, разбудил солдата. Бедняга от страха бухнулся мне в ноги.

— Не убивайте меня! Ой, мамочка…

За сон на посту — расстрел на месте. Я схватил его за ворот.

— Встань, дурень! Понимаешь ли ты, что ставишь под угрозу не только себя, но и всех своих товарищей?

Парень молодой, молоко еще на губах не обсохло. Чуть было не заревел, но я закрыл ему ладонью рот и сказал:

— Возьми себя в руки, постыдись!..

Отвел его в блиндаж. Там уже спали четверо его товарищей. Велел и ему поспать, а сам встал на пост.

* * *

Со стороны немцев доносятся звуки музыки. Играет патефон. Небо прошивает очередь трассирующих пуль. Наши отвечают тем же. В морозном, ясном ночном небе эта огневая феерия по-своему причудлива.

Справа грохнуло тяжелое орудие и умолкло. В ответ затарахтел пулемет.

Страшная вещь — одиночество. Вокруг леденящий ужас, и я наедине со своими тяжелыми думами. А враг всего в ста метрах от меня.

Но вот наступила тишина, и меня клонит ко сну. Кусаю пальцы, чтобы не уснуть.

* * *

Наконец-то рассвело. Из блиндажа вылез солдат, которого я застукал спящим. Подошел, поздоровался.

— Устали? — робко спросил он.

— Есть малость. Ну, а вы как, хорошо поспали?

— Вначале не очень. — Он скрутил цигарку. — Хочу быть откровенным с вами, товарищ лейтенант. Я считал, что вы накажете меня по всей строгости военного времени…

— Что может быть лучше полной откровенности.

Бедняга, видно, всю ночь мучился. И, я чувствую, ему непросто открыться.

— Я вам очень благодарен, — говорит он. — Рос в так называемой приличной семье. На фронт попал с третьего курса политехнического института… Вам я благодарен. Ведь если бы вы только захотели, меня бы уж…

— Ну ладно, кончайте об этом, — сказал я.