Жажду — дайте воды

Ну, думаем, убит. Ан нет. К вечеру вернулся. На диво всем извлек из мешка свежей конины. Мы так и ахнули.

— Откуда?!

— С нейтральной полосы. Там лошадь фрицевская как скаженная носилась. Ее на глазах у меня убило. Еще народ собрался. Разделили по совести. Вот все, что мне досталось…

Он развел костер тут же в блиндаже и зажарил свою добычу. Полковник радовался, точно дитя:

— Я своего Голопуза не обменял бы даже на фельдмаршала Гудериана!

Жареное мясо мы поделили между всеми поровну и досыта наелись. Полковник все нахваливал:

— То-то же, мой Голопуз — чудо! Ублажил свою паству!..

А через полчаса у бедного полковника началось такое урчание в животе, что он не знал, куда ему деться, — снаружи эдакое творится, только высуни нос — убьет.

— Будь ты неладен, Голопуз!..

Снаряды падают на блиндаж, земля сыплется нам на головы, глохнем от грохота.

* * *

Стрельба поутихла. Я бросился к Ивану Филиппову. Может, хоть там узнаю что-нибудь о Шуре?

Добежал… и остолбенел. Мина упала прямо в воронку, откуда он управлял боем. У меня на миг глаза сами собой закрылись. Друг мой!.. Да что же это такое?!

Вместе с двумя солдатами мы кое-как собрали его останки в мою шинель и похоронили.

Снова я хороню. А меня похоронят?..

* * *

Мы отбили атаки противника.

Вот и передохнем. Восемь дней вели ожесточенные бои, но ни пяди земли не уступили врагу. Однако людей полегло много. Каждый третий воин полка убит.

* * *

И это не удивительно в такой схватке. Из головы у меня не идет Иван Филиппов. Едва закрою глаза, а он уж передо мной во весь свой рост.

Я-то пока живу.

Решил написать письмо родителям Ивана. Они уже, конечно, получили извещение о смерти сына на специальном бланке, где все заранее напечатано и остается только вписать имя, фамилию павшего да еще кое-какие подробности. Интересно, где такие бланки печатают? Кто набирает эти слова? Наверно, девушки. И, конечно, плачут, когда набирают, хоть имен в них и нет…

И я написал письмо: