Жажду — дайте воды

Так мы с ним и не пришли к единому мнению. Но одно было ясно обоим: неравенство сил не может быть долгим, очень скоро наша чаша на весах станет еще тяжелее. В нас вселяло веру и то, что страна напрягает все силы, чтобы остановить врага. У нас есть союзники. Эмигранты-чехи создают свое войско в пределах нашей страны. И поляки тоже. Они, как пишут газеты, скоро отправятся на фронт.

— Тоже сила, — говорю я Сахнову, — тоже помощь!

— Для верности ты лучше надейся на свои кулаки, — усмехается Сахнов. — Я вот, браток, удивляюсь, почему нас не отправляют на фронт, — меня, тебя? Штукатурить ведь и бабы могут. К тому же завод вполне можно разместить и в неоштукатуренном здании…

У всех одно на уме. Все мы с тревогой следим за событиями на передовой. Ребята нашей части, едва придут с работы, бросаются ко мне в читальню: какие новости с фронтов? По приказанию комиссара я регулярно отмечаю на карте города, которые оставляют наши, отходя на восток. Это очень тяжелая обязанность, но ничего не поделаешь. Бойцы долго разглядывают захваченные гитлеровцами города и области и молча отходят от карты. И кажется, будто они присутствуют на погребении близких. Черные кружки, которыми я отмечаю передвижения наших войск на карте, уже поджались к Москве. Неужели мне еще предстоит окружить черным и столицу!.. Нет, не верю в это!

* * *

Я зашел к Шуре в медпункт. Голова, говорю, у меня болит… Но Шура поняла, что моя головная боль только предлог.

Она в белом халате, в белой косыночке.

— Досыта наглотался пыли в пустыне?

В голосе у нее тревога…

— А ты, — спрашиваю я, — зачем пошла в армию?

Она смело и прямо глянула мне в глаза и вдруг неожиданно тихо проговорила:

— А что же мне, в тылу ржавчиной покрываться?.. Голова, говоришь, болит?

— Да… нет.

— Живот?

— Нет.

Я сердито посмотрел в ее синие глаза.

— Ничего у меня не болит, и никакая твоя помощь мне вовсе и не нужна.

Она закрыла лицо ладонями. Я вышел.

Едва я, переступив порог читальни, притворил за собой дверь, слезы невольно полились у меня из глаз. Отчего бы?..

* * *

У нас в батальоне полный комплект бойцов и командиров. Все, как один, поднимаются в шесть утра, по команде дневальных. Умываются, делают зарядку, в семь завтракают, после чего строем отправляются на работы. Возвращаются вечером — в девять. В палатках остаются только дневальные, больные и… я.

Я написал письмо Маро:

«…Знаешь, Маро-джан, мы еще не на фронте. Живем, можно сказать, как на курорте. Но это очень плохо. Я очень хочу на фронт. И поскорее. Ведь проклятые фашисты топчут нашу землю. Но ты, наверно, все знаешь из газет и радио слушаешь. Я спросил у нашего комиссара, почему мы не отправляемся на фронт, он сказал, что тыл — тот же фронт. Но в этом я ему не верю. Я хочу на самом ответственном и трудном участке фронта воевать с врагом. Я с нетерпением жду, когда наконец нас повезут на запад, на передовую…»

Написал письмо и отправил. Свои треугольники мы отсылаем без марок. Это специальная льгота для бойцов.

Серож пишет химическим карандашом. Послюнявит грифелек и пишет. И язык у него от этого подолгу остается синим. Сложив письмо в треугольник, он обычно протягивает его мне, просит адрес надписать…

Я чувствую себя придавленным. Все думаю, зачем же нас призвали в армию, если оружия не дают, не готовят к бою? Немцы ведь уже Киев заняли, под Ленинградом стоят. И натиск их продолжается. Мое горячее желание воевать с фашистами не сбывается.

— Я хочу на фронт! — говорю Серожу.

— Я тоже, — отвечает он. — Но нас не отправят…

— Почему?

Он пожимает своими узкими плечами.

— Откуда мне знать!..

Я решаю покончить с этим и рвануть на фронт. Интересно, Шура согласилась бы уйти со мной? Но я и словом не обмолвлюсь с ней о своем решении.

* * *

Холода наступили ранние, очень ранние.

Ночами мы в наших палатках промерзаем до костей. Шура изредка приносит мне немного спирту. Разведет водой и говорит:

— На, пей.

— Эту отраву?

— Пей, согреешься…

И я понемногу привыкаю пить спирт. Шура требует, чтобы я еще и ежедневно, утром и вечером, обтирался холодной водой.

— Знай, что чистое тело меньше мерзнет.

Я с удовольствием выполняю ее советы. Но все равно холодно. Я написал маме:

«Милая мама, пришли мне стеганую душегрейку. И теплые носки, если есть шерсть…»