Жаждущая земля. Три дня в августе

Шаруне плотно притворяет дверь избы, чтоб не налетели мухи (мать непременно начнет зудеть, оставь только дверь открытой), и через сад уходит с хутора. Идет медленно, придерживая поднятой рукой волосы, чтоб не спутал их ветерок. Но рука устает, опускается, мягкие пышные волны заливают лицо, и Шаруне идет как во мгле. Хорошо идти, когда тебя окружают теплые запахи ржаного поля. Тропка узенькая, колосья хлещут по голым рукам — не больно, даже ласково колется рожь, согревая все тело. Дух дозревающих хлебов, густой и жаркий, как вино, ударяет в голову, от трели жаворонков сильнее бьется сердце. Шаруне уже забыла про Полину, родная изба со всеми хлопотами и негромким горем осталась за спиной, все удалилось, скрылось куда-то, а перед глазами, за густой сеткой волос, всплывает мужское лицо — так отчетливо, что она даже застывает в растерянности, протягивает руку, а губы сами произносят: «Ты приехал, Аурис…» Но ведь это только колышется побелевшая рожь; лицо исчезло, и Шаруне боится: неужто больше не увидит его так близко? Нет, нет, сегодня же вечером, ну, завтра. Не позже, чем завтра. И так уж Ауримас застрял, не сдержал слова, и Шаруне помучает его, не бросится к нему на шею, хоть и не легко будет сдержаться. Впредь будет знать: дал слово — держись!

Воздух дрожит от полуденного зноя, поле пахнет свежим хлебом, словно открытая печь.

Автобус приходит в семь вечера, думает Шаруне, побегу встречать, а когда увижу, что он идет по полю, спрячусь. Он спросит у мамы: «Здесь живет Шаруне?» Мама скажет «Тут!» — «А где она?» — «Да убежала куда-то, я и не приметила…» Он растеряется, не будет знать, что делать — в город вернуться или остаться, и вот тогда я покажусь. «Да так, на вечеринке была», — скажу. И когда он надуется, не захочет со мной говорить, обниму его: «Ауримас, я так тебя ждала…»

Перепрыгнув канаву, шагает по большаку. Мимо, громыхая на ухабах, проносится грузовик с полным кузовом зерна, пыль вихрится, плавает в воздухе. Шаруне, прищурившись, вытирает ладонью лицо. Стрекочет мимо мотоцикл, скользнув по дорожной пыли, заворачивает во двор Сянкуса. Взахлеб лает пес.

На заборе голубеют почтовые ящики. Что же они скрывают? Шаруне с независимым видом подходит к ним. Что же скрывает этот, правый ящик с цифрой «3»? В кармане халатика ключик — маленький, Шаруне едва нащупывает его. Отперев ящик, достает сложенные газеты. И это все? Наклонившись, заглядывает в крохотное оконце. Пусто. И на земле ничего нет… Может, почтальон перепутал, бросил к соседям? Нет, такого не бывает… Нету письма. И сегодня нету. Как вчера, как позавчера…

Она смотрит на газету. Перед глазами мелькают крупные буквы. «Косо… ви… ца… в… раз… га…» Буквы пляшут, слова какие-то несуразные. Совсем другие слова ждет Шаруне целыми днями, другие слова снятся ей по ночам.

— Нету, — вслух говорит она.

Воздух насыщен дорожной пылью; серая трава в пересохших канавах, серая листва яблонь, яблоки и то серые.

— Все нет да нет…

Ноги сами сворачивают на тропу через рожь. «Я железно приеду», — две недели назад сказал Ауримас, подробно расспросил и записал в книжку «все координаты»: и когда автобус отправляется из Вильнюса, и когда приходит в Букну, и куда свернуть от остановки, и какая в озере вода — если прозрачная, прихватит подводное ружье, — и какие гостинцы ей привезти… «Нет, нет, не подсказывай, сам изобрету. Ну, коньячок в обязательном порядке, со стариками раздавим… Пока, Шаруне!..» Небрежно помахал рукой и остался на шумной автостанции. Шаруне уезжала счастливая, как в детстве: дорога в родную деревню была на редкость короткой.

И вдруг Шаруне приходит в голову: если Ауримас не пишет, — значит, он уже в пути! Он хочет сделать ей сюрприз. Еще сегодня он будет в Букне!

Она скачет на одной ноге, проводит ладонями по шелестящим колосьям, и они кажутся ей ласковыми и мягкими, как цветы ромашки. Только теперь она замечает за полем комбайны. (Не было их тут раньше, что ли?!) Комбайны ползут медленно, враскачку, от их гула сотрясается раскаленный воздух. Три, четыре… На каком из них Дайнюс? Шаруне вчера вычитала в районной газете: «За уборку — 120 га! Вот слово комбайнера Дайнюса Гуделюнаса…» Надо же! И он уже научился говорить речи с трибуны. «Сорока-морока, Сорока!» — когда-то ему хватало этих слов. Да, сейчас он какой-то не такой… «В отпуск приехала, Шаруне? Так редко приезжаешь…» Ха, ха! — расхохотавшись, Шаруне выбегает на луг и несется прямо по отаве к озеру.

— Раз сегодня нет письма, — значит, сегодня он и будет здесь! — говорит она озеру.