Жаждущая земля. Три дня в августе

Отец поставил его у дороги охранять огород от беженцев. Большак утопал в пыли, которую поднимало бредущее стадо. Усталые, с ввалившимися боками буренки едва волочили ноги. Умаявшиеся не меньше их погонщики хлопали бичами, хрипло кричали. Коровы не слушались их, забредали в хлеба, забирались в огороды. За стадом тарахтела телега, запряженная двумя задастыми кобылами. Вторая пара была привязана к задку. На куче мешков сидел бородатый старик. Увидев Стяпонаса, он остановил лошадей. «А ну, подойди!» — махнул кнутом. Стяпонас поначалу не понял, чего хочет от него старик. Подошел. Их разделяла придорожная канава. «Там живешь?» — старик показал кнутом на хутор у озера. Стяпонас кивнул. Солнце было невысоко, бурая дорожная пыль висела над полями. «Видишь это?» — старик поднял кусок грубоватой холстины, перевернул другой стороной, и Стяпонасу открылась картина далекого мира: суровый горный хребет, дети, спрятавшиеся под утесом от грозы. «Хочешь? — спросил старик. — Тащи сюда бутылку водки». Стяпонас не отрывал глаз от картины, от этого живого, красочного и манящего зрелища. «Гони бутылку — и картина твоя». Стяпонас опрометью кинулся домой, и старик, по-видимому, понял — мальчик не просто так бежит. Старик ждал на дороге, а Стяпонас, достав из-под отцовой кровати отпитую до половины бутылку водки, уже несся обратно к дороге. Глаза старика заблестели, потом он увидел, что бутылка почата, и помрачнел. «Ничего не выйдет!» — сказал старик и перетянул лошадей кнутом. А Стяпонас уцепился за грядку телеги и крикнул: «Я ехать хочу, я хочу с вами!..» Старик рванул ременные вожжи, кобылы остановились, и Стяпонас, привстав на спицу колеса, взобрался на телегу. Сунул бутылку старику, тот выдернул бумажную затычку, отхлебнул порядочный глоток. Снова заткнул и спрятал бутылку в карман необъятного плаща.

Кобылы бежали грузной рысцой, старик все подгонял их, видно, хотел поскорей догнать свое стадо. Стяпонас не понимал, что делает, что с ним творится — его влекло неведомое, неизведанное, ему казалось, что если он будет ехать целую ночь, потом день, снова ночь и еще день на этой телеге, то доберется до моря, а может, и до гор, подпирающих небо, о которых зимой объяснял на уроке учитель, и тогда уж он вернется и расскажет… Он не знал еще, что расскажет, он ведь покамест не видел того, что ждет его там, в дороге, но отец, выслушав его, помолчит и скажет: «Собери сундучок, завтра поедешь в город учиться».

Лаяли собаки родной деревни, пытаясь сорваться с цепи у хлевов. В воротах стояли бабы, пожимали плечами, глядя на Стяпонаса, а ему было безразлично, о чем они говорят, он хотел лишний раз взглянуть на картину, но старик держал ее под ягодицей и все подгонял кобыл.

Садилось солнце, когда они догнали стадо, уже покинувшее деревню, и погрузились в густую пыль. Коровы мычали, толкались, бодались острыми рогами, о их бока сухо щелкали бичи погонщиков. Уставшие мужики кляли коров и весь белый свет.

— Стяпас! — Стяпонас услышал голос, но поначалу не узнал его, а обернувшись, увидел отца верхом на гнедке.

По спине пробежали мурашки.

— Стяпас! А ну слезай с телеги! — По боку гнедка грозно хлестнул ивовый прут. — Слезай, тебе говорят!..

Сквозь навернувшиеся слезы полыхнул багряный закат. Стяпонас спрыгнул с телеги, босые ноги погрузились в теплую пыль большака. И тут он вспомнил про картину, бросился к старику.

— Моя! Моя! — схватив холст за уголок, пытался выдрать его из-под старика.

Старик злобно глянул на Стяпонаса, на его отца, не спеша вытащил из-за голенища сапога немецкий штык — длинный, как нож для убоя свиней.

— За полбутылки — полкартинки, — сказал он и, резанув по холсту, швырнул наземь лоскут.

Стяпонас глазел на горный хребет, упавший в дорожную пыль. Мучительно дрогнули плечи, и он пустился бежать в сторону дома. Слышал, как застучали за ним копыта гнедка, как он задышал рядом, как мимо ушей просвистел ивовый прут. Второй удар обжег плечи.

— Домой! — сквозь зубы сипел отец. — Сейчас я тебя проучу!

От ивового прута горели плечи, лицо и руки, которыми он пытался прикрывать лицо. Но Стяпонас так и не заплакал. Странное дело — перед его глазами все еще мелькал острый штык старика, маячили дети, съежившиеся под утесом… и этот лоскут холста на дороге — хребет далекой горы.

— Из дому бежать! Из дому!..

Отец верхом на гнедке гнал Стяпонаса через всю деревню. Бабы, забыв про вечерние хлопоты, стояли в воротах и молили бога, чтоб у их детей не помешалось в голове.

Долго Стяпонас не поднимал глаз ни на небо, ни на дорогу. Отец, может, успел обо всем позабыть, но сын, топая за бороной или плугом, по-прежнему чувствовал удары ивового прута — год, другой, третий…

Сенавайтис подталкивает Стяпонаса:

— Заснул? Выпей, жажда не будет мучить.

Стяпонас поворачивается на бок, упирается локтем на лужок и с удивлением думает — какого черта он тут прохлаждается? Не домой пошел, а забрался в кусты. Да еще с Сенавайтисом.

— Замори червячка, замори….