Жаждущая земля. Три дня в августе

Марчюс, наверное, впервые окинул Петроне таким оценивающим взглядом: юбка истрепана, в свиной мешанине, вечно непричесанная, словно гребня у нее нет… Да еще эта родинка на шее!.. Отвернулся в угол, крепко стиснул зубы, зажмурился и постоял так, а потом набросил на плечи телогрейку, виновато остановился перед женой, хотел сказать ей что-то хорошее, ласковое — ведь одна на хозяйстве мается с детьми и скотиной, но не нашел слов.

— Ты это зря… мне сало суешь… Детей нечем кормить будет, да и сама… за собой смотри…

Развел руками и ушел, пропал в предрассветных сумерках.

Тянулись дни и недели, в рождественский пост землю сковали морозы, пошел легкий снежок, но санного пути все еще не было.

Под вечер к лесу подъехал грузовик и остановился на опушке. Из него высыпали солдаты. За ним прикатила вторая, потом третья машина.

Они продолжали трудиться на опушке, а солдаты, разбившись на группы, с оружием в руках забрались в чащу. Машины развернулись в поле и укатили назад.

Когда сложили штабель, Крейвенас закурил и сказал:

— Как хотите, а я пошел.

Он двинулся по дороге, хотя через лес было бы ближе.

Смеркалось, крепчал декабрьский мороз. Тихо гудели ели, громко застучал дятел, с дороги взлетела ворона, сипло закаркала.

Прошел он километр, а может, больше, когда из-за дерева появился автоматчик и потребовал у него документы. Проверив, велел вернуться назад. Крейвенас объяснил, что его дом там, в той стороне, но солдат и знать ничего не хотел, даже подтолкнул Марчюса — мол, живо назад.

Крейвенас тащился нога за ногу; не знал, куда теперь податься. И вдруг его осенило!.. Он испугался этой мысли, отгонял ее, словно бесовское наваждение, а потом спокойно подумал: я же просто переночую, да хоть бы на сеновале.

Уже в потемках он звякнул щеколдой двери. В избе горела лампа. Марчюс еще раз звякнул — погромче, чувствуя, как зачастило сердце, словно он пришел обокрасть кого-то. Послышались шаги, из сеней спросили:

— Кто там?

Крейвенас оробел, не нашел слов, и вдруг испугался: уйдет она, и больше не достучишься!..

— Это я, Крейвенас, что от озера…

Тишина длилась долго. Марчюсу она показалась недоброй.

— От Лесного озера…

Щелкнул крюк.

— Дорога перекрыта… — хотел он объяснить все сразу, но Антасе позвала его:

— Да заходите… Ну, идите.

На пороге он добавил:

— Не пропускают, лес прочесывают.

— Я так и подумала.

— Что ты… подумала? — испугался Марчюс.

— Что не пропустят… Да раздевайтесь же, садитесь…

Марчюс повесил полушубок на крюк у двери, сел. Облокотился на угол стола и тут же снял локоть: неудобно стало — залатанный, потрепанный рукав, а кругом такая чистота, каждая вещь на своем месте лежит. Рядышком, на конце лавки, какие-то цветочки в горшке; зелень листьев и бледность цветов напомнили о лете, о кувшинках в озере, и Марчюс бережно коснулся пальцами пеларгонии.

Они ужинали и говорили о разных разностях: о знакомых и незнакомых людях, о колхозе и близком рождестве. Крейвенас выложил все про свой дом, перечислил детей, Антасе поведала о несладкой вдовьей жизни.

— Замуж надо было, — буркнул Марчюс и прикусил губу, потер кулаком бритую, разрумянившуюся в тепле щеку.

— Подкатывались тут всякие, да им больше изба моя и корова нужны были.

— Неужто все такие?

— Я не говорю. Да мало таких, чтоб перво-наперво человека искали, чтоб все забыли и только человека видели. Может, я не то говорю…

— То говоришь.

Захлопали выстрелы; так неожиданно разорвали они вечернюю тишину, что широкие плечи Марчюса вздрогнули, а Антасе ухватилась рунами за голову. Стрекотал пулемет, гулко стучали винтовки.

— И когда же кончатся эти ночи…

— Перебьют лесных, и успокоится всё. Думаешь, иначе будет?

— Да кто знает…

Стрекотало вокруг, громыхало, а они слушали эту страшную музыку леса и молчали. На окнах — плотные дерюжки, но Антасе прикрутила фитиль лампы, язычок пламени еле мигал, в избе сгустился полумрак.

— Хорошо, что я… не одна, — прошептала Антасе. Крейвенас надумал, что ему это послышалось. Он смотрел на женщину, сидящую напротив, на ее руки на столе, и ему нестерпимо захотелось потрогать своими корявыми пальцами эти руки, приобщиться к их теплу. Мелькнула мысль: дома все теперь тоже сидят за столом, слушают выстрелы и говорят — как там наш отец, как он теперь до дому доберется. Но это видение исчезло, и Марчюс придвинул свою ладонь к рукам Антасе.

— Хорошо, что вы пришли…

Теперь он отчетливо это расслышал, растерянно пожал плечами, рука скользнула по столу, и в этот миг сильный взрыв потряс избу. Антасе вскочила, закрыла ладонями лицо.

— Видать, в бункер гранату бросили, — чуть оправившись, сказал он, снова вспомнил свой дом и сунул руки под стол.

Керосин в лампе был на исходе, обуглился фитиль. Антасе встала, перебросила через плечо толстую косу (он вспомнил мышиный хвостик жены) и принялась стелить постель.

— Я, может, на сеновал… или в чулане…

— Холодно.