Жаждущая земля. Три дня в августе

— Не прибавили отпуска… Нехорошо-то как…

И только на дворе вспоминает, какими глазами уставилась на нее Домицеле, как вытянулось ее лицо. Глубоко вдыхает в легкие воздух, но он горячий, обжигает грудь.

Скорей на берег озера, думает она; лечь в тень и лежать, лежать…

Заговорив, он о многом бы рассказал — его верный спутник, потертый, обшарпанный, с помятыми боками, ржавыми железками на углах, его старый друг, видавший виды чемодан. В вокзальной толчее он был удобным стулом и мягкой подушкой на цементном полу, дважды был украден и найден, однажды обменен с попутчиком и возвращен, пронзен ножом в темном переулке, когда хозяин прикрылся им от хулиганов… Тьму веселых и грустных историй поведал бы его старый друг. Что ж, он не мог бы похвастать, что приютил у себя стопку сотенных, золото или серебро, дорогой отрез или шкуру выдры, верблюжью шерсть или таджикский шелк… Правда, руки его хозяина пересчитали толстые пачки денег, под рукой у него лежали и ценные вещицы, но он был равнодушен к ним, как ребенок, не знающий их стоимости. Старый друг только посмеялся бы над этими сокровищами… а может, и нет… На севере, помнится, он верно хранил у себя ветвь оленьих рогов; Стяпонас долго таскал ее с собой, — может, вспомнил детство, лес за озером, лося, которого видал в лесу… А может… ведь его отца звали Лосем, да и его самого когда-то… В Бухаре прихватил диковинный камень: легкий какой-то, пористый; если приглядеться, увидишь ослиную голову. По пути в Уральск познакомился в поезде с юной совсем татарочкой; трепался с этой красавицей, балагурил, и двое суток пролетели как один миг; на степном полустанке девушка соскочила наземь и долго махала ему рукой, а он вернулся в купе и увидел на полке ее цветастый платок; аккуратно сложил, спрятал в чемодан. И еще… тьма необычных вещей перебывала в чемодане. Но постоянное его имущество, сказал бы чемодан, — если б заговорил, конечно, — это телогрейка, свитер, пара нижнего белья, ушанка (если на голове хозяина сидит фуражка), кусочек мыла, бритва и еще какая-то мелочь. Иногда — буханка хлеба, круг колбасы или банка консервов. Складной нож — в кармане брюк, там же и сигареты со спичками; в бумажнике вместе с паспортом и трудовой книжкой — листочки с адресами (увы, редко он кому-нибудь пишет) и пяток фотокарточек, сделанных в ателье. Не его, конечно, девушек — с одной и той же надписью, словно они сговорились: «Когда забудешь, посмотри». А внизу — имя: Ольга, Виргиния, Соня… Одни из армии, другие очутились в бумажнике потом. Отслужив, Стяпонас устроился в Шяуляй, жил в общежитии рядом со стройплощадкой — четыре парня в одной комнате. Веселая была жизнь! После работы собирались, выпивали и тянули песни. Все были родом из деревни, вот и завывали с тоской: «Не беги, не беги из деревни, не бросай ширь полей, темный лес…» На стройке и с Виргинией познакомился. Славная была девка, в бухгалтерии работала. Месяц, другой, и Стяпонас перетащил свой чемодан к ее родителям. А после свадьбы началось… Тесть строил дом, каждый день ему бубнил — не хватает кирпича, не хватает цемента, а вечерами приставлял Стяпонаса к работе. И Стяпонас наконец сказал: «Нет!» Тесть даже присел, словно ему коленки подсекли. «Ведь половина твоя будет!» — «Не надо мне». — «Где думаешь жить?» — «Я и в общаге могу». — «Моя дочка ногой туда не ступит!» Поговорили, значит, Стяпонас выхватил из-под кровати свой чемодан — и в дверь. Виргиния к нему не пришла, он тоже не вернулся к Виргинии. Так и осталась одна только карточка: «Когда забудешь, посмотри». Но Стяпонас не любит карточки разглядывать, хотя Полина, бывает, попрекает его: зачем таскаешь, сожги. Тоже мне тяжесть! Пускай лежит в бумажнике. Можно, конечно, и в чемодан бросить, на самое дно. Добрый друг примет их, спрячет под телогрейкой, под теплым исподним бельем.

— Чего сидишь так?

Полина швыряет на стол охапку высохшего белья. В комнате пахнет озером, полями.

— Думаю.

— Еще не поздно билеты вернуть, Степан.

Стяпонас неуклюже встает со стула.

— Это раки пятятся, а человек… Шагнул одной ногой, валяй и другой.

— А если в яму?

— Перескочи!

— Кто знает, куда так дошагаешь…

— Легкой жизни, Полина, мы с тобой не искали, ее и не будет, факт. Работа нас ждет. Слышишь, Полина, работа! Ты опять в штукатуры пойдешь…

— Работы и тут хватает. Зачем уезжать куда-то?

— Вот посмотри, Полина, что в газете нашел. «Черкассы. Вступила в строй новая очередь железобетонного завода».

Полина подбегает к Стяпонасу, вырывает газету из рук, лихорадочно пробегает взглядом большой лист.

— Черкассы… Правда, Черкассы! — весело восклицает она, зардевшись, как девочка, и впивается глазами в коротенькую заметку. — Кажется, я там каждого человека знаю.

— Мы первые цеха строили.

— Мы… Черкассы!..

Полина вдруг оказывается далеко-далеко, наверное в Черкассах, в городе, где она сделала первый шажок и где взяла в руки кельму; в городе, который не баловал ее и с юных лет научил дорожить хлебом. В ее городе, в ее детдоме, вырастившем Полину, дитя войны…