Жаждущие престола

– Нет, со всей приказа не дал Василий Иванович. Сторожится, боится за Москву. Я просил пять тысяч ратников дать, а он разрешил только полторы. И то я три раза челом бил, уговаривал. Три по пятьсот вымолил.

– Н-да… нам бы поболе. Да что поделаешь… – Скопин развел руками, прошелся по горнице. – Сейчас шведский генерал Зомме новоприсланных от купцов Строгановых обучает. Жалуется. Здоровы, говорит, как медведи, а бестолковы – жуть. Никак воинскими приемами не овладеют. Туги на это дело, дикие мужики – из леса. Так, своих бойцов размещай, Григорий Леонтьевич, в теплом самом месте. Скоро пойдешь Лисовского долбить. Он взял Суздаль. Шереметев вошел сперва в город и… отдыхать. Не озаботился даже дозорами. А ночью и налети Лисовский! Пришлось Шереметеву отступать к Владимиру, почти все пушки врагу оставил. Вот что значит на войне беспечность.

Пришла добрая весть: рязанские предводители Ляпуновы взяли Коломну.

– Ай, молодцы рязань! – воскликнул Скопин, обращаясь к генералу Делагарди, уже заскучавшему, сидя в Александровой слободе. – А саму-то Рязань держат? – это спрашивал у своего толкового, бессонного доверенного Кравкова (у шведов и поляков таких называют адъютантами).

– Держат, – весело ответил Кравков, даже крякнув от удовольствия из-за содержания своего сообщения. – На Москву от рязанской земли обозы хлебные и прочего съестного пошли. Оголодали в Москве, чичас малость подкрепятся. Из Серпухова тоже наскребли что могли, отправили. Князь Дмитрий Михайлович Пожарский постарался. Эх, золотой человек!

– Да и воевода перворазрядный, – поддержал Скопин, оглядываясь с улыбкой на Делагарди.

Тот покивал, радуясь настроению приятного ему Скопина.

– Но… – сказал молодой генерал-швед, – нельзя идти к Москве, оставляя позади врагов. Надо… как это говорят… мести железной метлой. Всех – Лисовского, Зборовского, Сапега и всякие казаки, разбойники и всех… всякая мерзкая прихлюбатель этого самозваного царя Димитрия… И тогда государство станет крепко. И армию начнут бояться и уважать. Так? Или я сказал неправильно?

– Яков, ты совершенно верно сказал. И я также думаю. А у нас, вишь ты, другое дело. Когда половина народа за царя в Москве, половина за самозванца в Калуге. Одни важные знатные бояре за моего дядю Василия Ивановича, другие важные знатные бояре и князья просят на московский трон польского принца Владислава, а третьи не стесняются пить медовуху с Димитрием, проходимцем неизвестного роду и племени. Но, главное, все они жаждут увидеть на престоле себя! Все эти князья, которые ползают сейчас на коленях перед польским королем. А он штурмует русский город Смоленск и, если возьмет его, пойдет на Москву. Вот какие у нас дела.

– Очень не хороши у вас дела. Плохо, когда народ не един, и монарх в стране не законный, хотя… У нас тоже всякое бывало. Ты держись крепко, Михайль. Ты честный, ты хороший военный, и ты не занимаешься изменой. На тебя у каждого доброго русского есть надежда.

Делагарди ушел проверять порядок в шведских отрядах.

А перед Скопиным выскочили две веселые рожи – Федор и Фома Кравков – доложили:

– Княже, Михайла Васильевич, к тебе рязанцы от Ляпунова.

– Ух ты, неужто? Во легок на помине!

Вошли двое крепких голубоглазых ратников. Чуть коренастые, светлорусые, смугловатые при этом, – видно, что рязанского корня.

– От нашего воеводы Ляпунова Прокопия Петровича великому князю и государю Скопину-Шуйскому Михайле Васильевичу… – один из вошедших протянул Скопину грамоту с висячей печатью.

– Что-о-о?! – воскликнул Скопин, бледнея. – Фома!

Кравков вбежал, растопырился, руки в боки. Рот разинул.

– Стрельцов сюда! За караул этих обоих! – Скопин сорвал печать, прочитал грамоту, разорвал ее и бросил на пол.

Вошли стрельцы, забрали хмурых рязанских посланцев.

Скопин ходил по обширной воеводской избе от стены до стены, сосредоточенно раздумывая над создавшимся положением.

Ему двадцать четыре года. При Борисе Годунове он стал окольничим (высокий чин в девятнадцать лет). Первый самозваный царь Димитрий сделал его еще более преуспевшим придворным, дал звание личного меченосца. Убрали Отрепьева, короновался дядя родной Василий Иванович Шуйский, которого повсюду тайно и явно лают и проклинают за его неудачливость, лживость, скаредность и «неправедность». Однако Скопин превратился в эти страшные годы «тушинского» разгула в вельможу и полководца. Царь Василий Иванович назначал его на очень опасные и ответственные дела. И, слава богу, Скопин везде проявлял сметливость, смелость, удачливость. Да еще превратился в дипломата, когда царь послал его в Новгород заключить военный договор со шведским королем, чтобы нанять в помощь войску европейских наемников.

В один год он приобрел славу, которую другие воеводы могли снискать только многолетней службой и немалыми ратными подвигами. Да, что важнее прочего, Скопин обрел любовь москвитян и других русских земских людей. Врагам же внушил опасливое и настороженное уважение, как воевода, который часто побеждал и оттеснял поляков и воровских казаков в жарких, хотя и не столь крупных сражениях.