Жаждущие престола

Что же за причина славы и народной любви, выпавшие на долю еще совсем молодого царедворца и воеводы? Конечно, в первый разряд ставится мнение, что он честный человек, нестяжатель, хороший начальник для ратников, заботившийся не только о преодолении вражеской силы, но и об обеспечивании войска съестными припасами, удобным расположением в воинском лагере, о желании при жестоких столкновениях с вражескими отрядами стараться так выстроить полки, чтобы победить – не любой ценой, а имея в виду наименьшие людские потери.

Множество сторонних причин способствовали успеху Скопина. Это присутствие в его войске хорошо обученных и вооруженных, хотя и дотошно корыстных, шведских наемников; и то, что самозванец наконец порвал с главарями «тушинцев», а к нему ушли почти все казаки и немало русских «воров», и даже некоторые поляки; и внезапное решение короля Сигизмунда войти с регулярной армией на земли Руси, осадив Смоленск, а к нему бросились с желанием поступить в королевское войско большинство поляков и литовцев. И Тушино оказалось уничтоженным. Народ же приписывал все эти события одному Скопину.

Конечно, многие русские люди видели в молодом, искусном в ратном деле, храбром и вместе с тем осторожном, ловком в обхождении с иноземцами, красивом человеке свою надежду – надежду в наведении порядка на многострадальной земле. Народ мечтал именно о таком правителе, о таком царе.

И вот горячий, не желавший подчинить свои личные стремления общему равновесию во взболомученной стране, не привыкший сдерживаться Прокопий Ляпунов в своем послании Скопину в Александрову слободу, без всяких оговорок называет его царем. Этим посланием он поставил Михайлу Васильевича в положение заговорщика и противника существующей царской власти.

Ночью Скопин думал отчаянно: «Что делать? Отослать этих ни в чем не повинных рязанских мужиков к царю? На дыбу, пытки и казнь?».

Невыспавшийся, хмурый, Скопин велел привести рязанцев к нему в воеводскую избу. Оставшись наедине с ними, сказал:

– Писать Ляпунову не стану, передайте ему на словах. Как не понимает он, что исполнение его желания, о котором сказано в письме, вызовет новую смуту, вражду и кровь. Новые дрязги и схватки в борьбе за трон царский. А потому я велю вам и ему забыть об этой грамоте, как будто ее и не было. И скажите Прокопию Петровичу, что призывать к тому, что он хочет, когда самозванец захватил Калугу и еще невесть сколько земли, когда «воровские» бояре манят в Москву королевича Владислава, когда сам Жигимонт осадил Смоленск, а вокруг Москвы еще рыщут Сапега, Збровский, Лисовский… Я думал Ляпунов умнее – неужели не видит, к чему зовет?

Рязанцы уехали. А Скопин ходил смутный и мрачный, зная, что хоть и не было при разговоре с ними свидетелей, но история о крамольном письме до царя Василия дойдет.

После пожара в Тушине и разгрома Сапеги у Дмитрова очистились дороги к Москве. А по дорогам пошли обозы из ближних и дальних мест. Припасы явились на прилавках, купцы в избах с товаром надели кафтаны праздничные. Побежали разносчики – на шею лотки с блинами да пирогами навесили, бабы моченую бруснику прошлогоднюю в кадках выставили. Торг оживился; загудели, забубнили, заверещали, загыкали, всхохотали человечьи голоса. Москва вздохнула свободно.

И вот дождалась столица-матушка своего освободителя. Священный клир с иконами и хоругвями, купцы с хлебом-солью, скоморохи (исподтишка) с домрами, дудками да бубнами и простой люд с радостными кликами, смеясь, веселясь наконец-то. А на дороге появилось войско.

Впереди под знаменем-хоругвью, где изображен Георгий Победоносец (а до него хоругвь с вышитой Богородицей) два героя: воевода Скопин-Шуйский и генерал Делагарди. А затем, меняясь, то русские, то шведские полки – сперва молодцы Григория Валуева, за ними – шведы под командой опытных генералов – твердого, отважного Горна и сведущего, расчетливого Зомме, за шведами полки русские: Чулкова, Вышеславцева, Полтева – с ним отважные, преданные смоляне, наконец, загрохотали пушки, влекомые по бревенчатой мостовой хорошо кормленными лошадьми.

Дорогу войску преградили священники в золотых ризах, дьякона, взревев, кадят борзо. Именитые москвитяне держат с трех сторон поднос расписной, на нем хлеб-каравай крупитчатый и в середине его солонка с солью. Князь Скопин сошел с коня, принял поднос с хлебом, поцеловал его, отщипнул кусочек, ткнул в солонку, съел. Каравай хлебный отдал помощникам, – подскочили Фома Кравков и Федьша, передали дальше слугам и ратникам. А князь подошел к архиепископу, и тот, осеняя его иконой, произнес сравнение в библейском речении о Самсоне, победившем филистимлян.

Они поехали дальше по кричащим здравицы, запруженным московским улицам. А от каждой церкви шел волной-гудом, трезвоньем, тилиликаньем праздничный колокольный звон.

Вот копыта процокали по мосту через Неглинку, и победители выехали на Красную площадь. Встретили их патриарх Гермоген и царь Василий Иванович. Царь, не скрывая слез радости, обнимал Михайлу и Якова Делагарди.