Жаждущие престола

– Един, един, – заговорили смущенно стрельцы. – Без всякой задержки. Царский указ верный. То прошлый был… с немцем-то… Во намыкались. Аж его жалко стало. Цельный час топили.

Поддерживали атамана под руки, когда шли к реке. Снежок выпал недавно. Река чуть взялась тонким ледком. У берега для удобства утопления плот приколочен.

– Вы, робята, как дойдем, меня в воду-то не толкайте. Поставьте на край и – все. А дальше я сам, – сказал казнимый бунтовщик.

– Добро, делай как знаешь. Мы те не повредим, – обещал караульный начальник.

И тут Болотников вспомнил, как пела голубоглазая, чернокудрая веселая Нинетта в Венецее. Эх, жаль ее боле не увидать…

– Пошто ты поешь чой-то тако не по-нашему? – удивился его пению ратник.

– Се во Фряжской земле я слыхал от девицы одной…

– Ишь ты… Ну вот, пришли. Стоишь у самого края.

– Дай вам Бог, робята… – Тут Болотников выдохнул воздух, подпрыгнул и колом пошел в глубь реки. Только несколько мелких пузырьков появились в черной полынье…

Постояли стрельцы у реки, посмотрели в полынью. Оглянулись на побелевший Каргополь.

– Ну, теперя наш Иван Исаевич идет глубью, река тута шустрая до самого озера Лачи… – Вроде пригорюнились слегка, пошли на службу.

* * *

Двое путешественников, приехавших в Каргополь в закрытых санях, похожи были на иноземцев, что появлялись изредка по меховому промыслу: нельзя ли купить белку, лисицу красную и бурую?.. Может быть, куницу? Про соболя спрашивать боялись, – царский запрет. Ну, приехали, остановились на время. Перекусили у вдовы одной, которая стол держала для приезжающих. Да зачем-то послали к тюрьме возчика своего – поспрашать про сидельцев. А стражники все и рассказали.

Были, мол, в подвале-то важные птицы: немец один и воевода воровской Болотников. Немца-то давно уж на воду посадили, а Болотникова сперва ослепили по указу самого царя, а спустя две недели, вчера только, ранним утречком ушел и Иван Исаевич Болотников насовсем, тоже водой.

Когда иноземцы узнали такое, головами покачали, перекрестилися всей ладонью – да не на правую, а на левую сторону – и отбыли из Каргополя в неизвестном направлении.

Ехали припорошенной уже, основательно занесенной молодым снегом дорогой и говорили на непонятном наречии. Если же перевести, то получался такой странноватый смысл.

– Наша вина, падре Луччино Собинетти. Мы не обеспокоились заранее освободить мессера Джованни… Это вполне возможно было осуществить, подкупив стрельцов и даже какого-нибудь их начальника.

– Но они очень страшатся гнева… как они говорят «опалы» царя Шуйского.

– Вздор. Сейчас в Московии такая «ропша», если изъясняться по-польски, такая неразбериха, что хорошие деньги – несколько сот, ну, тысяча рублей – заставили бы их позабыть свой долг и даже царскую расправу. Придумали бы запутанную историю и помогли создать условия для побега. А вместо Джованни выслали бы в Каргополь другого человека и побыстрее его казнили. Здесь такие замены нередки. Э… не сумели забрать такого нужного удачливого предводителя, падре Луччино…

– Признаюсь, я впал в некоторую беспечность, когда мессер Джованни вот-вот должен был взять Москву и схватить Шуйского. Виноват мерзавец Молчанов. Джованни поверил, что он появится вблизи Москвы… О, тогда весь народ, все войско бросилось бы за Димитрием Ивановичем, то есть за Молчановым… С Шуйским было бы покончено в одно мгновение. И Джованни, и князь Шаховской умоляли его, писали одно письмо за другим… Но этот трус и обманщик только обещал.

– Он еще ответит за это, – мрачно предрек тот, кого называли падре Луччино.

– А ведь уже возник новый Димитрий Иванович… Чей он человек? Кто он? И с кем нам придется соперничать для того, чтобы выставить в свет своего претендента на московский престол? И кого предложить? Королевича Владислава? О, это очень ненадежно.

Часть третья

I

Изгнанный при Самозванце, престарелый патриарх Иов приехал в Москву в царской каптане, обитой изнутри соболями. Там, откуда он возвратился, была земля, покрытая болотами, мхами, овеянная жестокими ветрами льдистых морей, а здесь житная хорошо мощенная улица. Остановился он со всякими льготами и почестями на Троицком подворье.

А вскоре два патриарха с архиереями сочинили грамоту, обращенную к православному народу.

«Царь Иван Васильевич, – говорилось в грамоте, – повелел царствовать сыну своему Федору Ивановичу, а второму сыну своему, царевичу Димитрию Ивановичу, дал в удел город Углич. Но царевича Димитрия в Угличе не стало – принял бо заклание неповинное от рук изменников своих. По отшествии к Богу царя Федора Ивановича люди всего Московского государства целовали крест царю Борису Федоровичу.

Во времена царства его огнедыхательный диавол, лукавый змей, поядатель душ человеческих воздвиг на нас чернеца Гришку Отрепьева. Когда же царя Бориса Федоровича не стало, православные целовали крест сыну его, Федору Борисовичу. Но расстрига прельстил людей именем царевича Димитрия Ивановича, якобы живым оставшимся.