Он был уже совсем пьян, и лицо у него было красное, вдохновенное. Пламя свечи колебалось, волоховская косматая тень металась по потолку.
— Размыкается все очень просто,— сказал он твердо.— Нужно хотя бы сто человек, которые верили бы во что-то, кроме собственного брюха. У которых была бы хоть одна надличная ценность, вера хоть в один закон. Тогда им будет не все равно. Тогда их не будет всю жизнь заворачивать на круг, потому что кто живет по законам человеческим — тому природные не опасны. И тогда сразу будет пятое время года. А потом шестое, десятое…
— А как ты предполагаешь внушить им эти убеждения?— осторожно спросил Громов. Он понимал, что Волохова лучше не заводить — он явно уже не владел собой.
— Ходить,— выдохнул Волохов.
— По кругу?
— Не-ет,— улыбнулся Волохов хитрой сумасшедшей улыбкой.— По кругу — ни в коем случае. Но я, знаешь, долго изучал разные варианты. Нам ни один не подходит: у большинства как формировалась нация? В результате войны. А в нашем варианте нельзя: у нас всякая война — гражданская, и ни одна не ведет к победе. Договориться нельзя: это как если бы в Штатах Север с Югом были нацелены на полное истребление, без вариантов. Только всех под корень — и до конца. Значит, война отпадает. Что тогда? Самый душевный случай — это бегство из Египта. Помнишь, как в начале перестройки все вспоминали: Моисей их водил сорок лет, чтобы выветрилась память о рабстве, чтобы умер последний, кто его видел… Но сорок лет водить — это кто же выдержит? У них там везде поправку надо делать. Четырех лет вполне хватит. Я вывез бы этих людей за границу, куда угодно — но, во-первых, границы все закрыты, а во-вторых, не вернется же никто! Стоит попробовать — точно все там останутся. Были прецеденты, были. Одних эмиграций сколько. Не хотят назад, сволочи, хотя там кое-чему научились и жили вполне себе линейно. Остаются здешние пространства. По какой пустыне мне их водить? А вот по лесам, по лесам… Ты не представляешь, какие результаты! На второй год хождения люди начинают отвечать за себя!
Громов молчал. Сказать, что это бред,— он не мог, хоть и не сомневался, что у Волохова снесло крышу. Переубеждать его было бесполезно, а дослушать хотелось.
— Если у них сработало,— упрямо повторил Волохов,— то и у нас должно. Не может такого быть, чтобы все законы распространялись только на них. С этих моих жароносных и пойдет новая нация. Я не доживу — Редькин поведет.
— Ты маршрут разработал?
— Какой там маршрут… Я давно не знаю — где своя земля, где чужая. Тут главное, чтобы не по кругу.
— Постой… Так, значит, это все вранье — летучий отряд, легендарные схватки?
— Ага,— совершенно по-детски усмехнулся Волохов.— Плоскорыловская лажа. Он тоже не дурак, сука. С самого начала смекнул — лучший отряд тот, которого нет. Это очень по-ихнему, по-варяжски.
— А как же — Волохов, гроза ЖД? Я читал, они за твою голову обещали что-то под лимон…
— Ты, Громов, чудило,— в голосе Волохова не было злости: чувствовалось, что он устал.— Что им опаснее: летучий отряд или рождение нации? Кстати, такой способ создания нации — его вовсе не ЖД придумали. Этот их завет… и даже все это христианство, извини, пожалуйста… все это с греческих образцов, не самых плохих. Про Сократа как прообраз Христа еще Гегель писал, это неинтересно. Но вот с Одиссеем… с Одиссеем все не так просто, капитан!
Волохов налил и выпил, Громов пригубил.