ЖД (авторская редакция)

— А ты его учи, учи,— зло улыбнулся Волохов. Он, кажется, опять начал понемногу трезветь.— Учи рядового. Ты не понял еще, капитан,— они же необучаемы! Нельзя с ними ничего сделать, то есть с нами, я имею в виду. Такой народ удивительный. Из всего этого народа дай Бог пять процентов способны к осмысленной деятельности. Все остальные либо по кругу бродят, либо песни поют, либо с кустами разговаривают. Они пребывают в особенном пространстве. И никак их нельзя вынуть из этого пространства, ты чуешь? Они в нем неуязвимы, вот почему никто и не вытопчет их до конца. Мы такие живучие, что ужас. Но ведь пока этот народ не изменится, ничего не начнется, так? А чтобы он изменился, никакого другого выхода нет… только бродить, бродить…

Громов встал.

— Пойдемте, Воронов,— сказал он строго.— До свидания, майор.

— Куда ты ночью-то?— поднял голову Волохов.— Отдохнул бы, выспался…

— Задание,— повторил Громов.— Бывай, удачи тебе.

— Ну и тебе удачи. Ты знаешь хоть, куда идти-то?

— Представляю,— сказал Громов.

— Валяй, иди. Станция большая, на какой-нибудь проходящий обязательно вскочишь.

После его ухода Волохов почувствовал странное облегчение. Даже хмель, казалось, отпустил его. Все-таки Громов был варяг, хотя и настоящий, из продвинутых, с понятием о воинском долге. А в присутствии варягов и хазар, за исключением одной хазарки, Волохов чувствовал себя стесненно, как нога в новом сапоге. Впрочем, с этим варягом можно было говорить откровенно. И даже, пожалуй, водить его. Волохов взял бы его с собой, и этого придурка, возможно, прихватил бы тоже, хотя варяг Громов нравился ему больше соплеменника. Но Громов двигался собственным курсом. Что же, подумал Волохов, это неважно. Важно, что тоже двигается. Может, года за четыре он доберется до Москвы и научится в дороге понимать, чему стоит служить, а чему не надо…

— Шмаков!— крикнул он.

— Й-я!— отозвался Шмаков с койки.

— Спой еще, про Щорса. Знаешь, кто был Щорс?

— Командир полка,— сказал Шмаков.

— Ну вот и пой.

— Шел отряд по берегу,— затянул Шмаков с детской трогательной интонацией. Отчего-то эту песню очень любили в советских, да и постсоветских детсадах.— Шел издалека. Шел под красным знаменем командир полка…

— Э-эх, командир полка!— подхватила летучая гвардия.

5

Громов с Вороновым шли по темному влажному полю. Летали странные ночные птицы: быстро перепорхнет, зашуршит в траве, перепорхнет снова,— словно и хочет устроиться на ночлег, но все не найдет подходящего места. Может, птицам тоже хотелось спать, но они не могли успокоиться: надо было все время странствовать, иначе можно во что-нибудь превратиться. Но странствовать им не хотелось, поэтому они и попискивали так жалобно: фють-пюить, фють-пюить.

Впереди горела, не догорала все та же болотная, зеленая, рыжая заря. Мимо Громова с Вороновым промчался неизвестно куда одинокий конь, мягко стуча копытами по траве. Земля долго еще вздрагивала от его бесцельного бега. Конь тоже не мог остановиться и все странствовал непонятно почему — наверное, хотел наконец осознать себя конем, не варяжским и не хазарским, а каким-то третьим или, допустим, двенадцатым. Лошадью Пржевальского.