Ждать ли добрых вестей?

— Попроси кого-нибудь проверить номер, — сказала она Маркусу.

— Почему мы так переживаем из-за этой тети, босс? — спросил тот.

— Я не переживаю из-за тети, — вздохнула Луиза. — Я переживаю из-за Джоанны Траппер. Наблюдаются некоторые, как бы это сказать, аномалии.

— И мы едем за сто шестьдесят миль, чтобы в дверь постучать? — озадачился Маркус. — А местная полиция не могла?

— Могла, — терпеливо сказала она (гораздо терпеливее, чем Патрику). — Но постучим мы.

— И это, по-вашему, как-то связано с тем, что Декер в Эдинбурге? Или это потому, что муж темнит? Думаете, ее убили и закопали во дворе?

— Или похитили, — сказала Луиза.

Как ни увиливала, слово произнесено.

— Похитили?

— Ну, у нас же нет доказательств того, что Джоанна Траппер жива, здорова и на свободе?

— Как это называется в делах о похищениях? «Доказательство жизни»?

— По-моему, это так называют в кино. Я не знаю, честное слово. Ладно, хорошо, может, я дура. Я просто хочу проверить. Мне кажется, она не из тех, кто бежит и прячется. Но однажды она ровно так и поступила.

— Я не критикую, босс. Просто спрашиваю.

Луиза и не припоминала, когда в последний раз сознавалась в своей глупости хоть кому.

Маркусу перезвонили насчет «ниссана».

— Зарегистрирован на компанию в Глазго, какое-то автоагентство, свадьбы и все такое. Трудно представить, как зардевшаяся невеста выбирается из «пэтфайндера».

— Все дороги ведут в Глазго, — сказала Луиза.

— А этот мужик, который оказался не Декером, — это кто, босс? В больнице?

— Да никто. Никто. Просто мужик.

— Самовольно выписался? Как? Почему? — Вернувшись в больницу и увидев, что на койке нет белья, а также пациента, Луиза тотчас сделала вывод, что он, вероятно, где-то в морге, но: — Выписался? Вы уверены?

— Вопреки врачебным рекомендациям, — с упреком сказала медсестра на посту.

— Пришла дочь, — сказала медсестра-ирландка. — И его забрала.

— Дочь? — Луиза позабыла имя этой дочери, хотя когда-то они с Джексоном делились советами по воспитанию; но сколько этой дочери было? Одиннадцать, двенадцать? Луиза не помнила. — Одна?

Медсестра пожала плечами, как будто ей в высшей степени наплевать.

Исчез. Даже не попрощался. Сволочь.

Оказалось, не так уж и далеко до глухомани. Меньше трех часов.

— Вот видишь, — сказала она навигатору.

— Да начнется праздник, — сказал Маркус.

Свернешь на Шотландском повороте — и через несколько минут ты в мире ином. Зеленом. Не таком зеленом, как промокшая Ирландия, куда они поехали на медовый месяц. Луиза мечтала о Керале, но каким-то образом они очутились в Донеголе.

— На следующий медовый месяц поедешь в Индию, — сказал Патрик.

Вот они посмеялись-то. Ха-ха-ха.

Он поговаривал о том, чтобы «когда-нибудь вернуться в Ирландию». Когда выйдет на пенсию. Как Луиза ни старалась, вписать себя в это видение грядущего не могла.

Хоз оказался рыночным городком, и в нем чествовали сыр — Луиза сначала не поняла, а потом Маркус сказал:

— Уэнслидейл, босс. Ну, знаете… — Он изобразил нелепое пластилиновое лицо и оскалил все зубы. — Сы-ыр, Громит, сы-ыр. Уоллес и Громит — они такие, ну, местные герои.[149]

— Ага-а, — сказала Луиза.

Между мальчиком и его мультяшными героями не суйся. Арчи обожал какие-то американские комиксы-ужастики. Два моих сыночка, подумала Луиза, — светлый и темный, херувим и демон.

В таких местах пожилая тетя найдет все, что душе угодно, — городок не самый крошечный, есть магазины, есть врачи, стоматологи, славный домик с видом — он даже называется «Коттедж „С видом на холм“», и оттуда открывается вид на холм, хотя домик — скорее бунгало пятидесятых, чем старомодное обиталище с розами у крыльца. Стоял он на окраине Хоза — и в городе, и в деревне. Лучшее от двух миров, как, вероятно, сказал жене Оливер Баркер, когда они сюда перебрались. Похоже, весь клан Мейсонов, подлинных и воображаемых, поселился у Луизы в голове. Пора беспокоиться?

Луиза была горожанкой и лесным птичкам на заре предпочитала вой «скорой помощи», что раздирает ночь и сотрясает нутро. Драки в пабах, грохот гидравлического молота, ограбленные туристы, пустыри субботним вечером — в этом был смысл, все это вплетено в колоссальную, грязную, драную ткань общества. В городе шла война, и Луиза сражалась на этом поле боя — а в деревнях ей было неуютно, потому что неясно, кто враг. «Север и юг»[150] ей всегда нравился больше «Грозового перевала». Эти бесноватые шастанья по вересковым пустошам, постижение себя через пейзаж — дурная ролевая модель для женщины.