Жди меня, когда небо окрасится в розовый

Поначалу Мирай лежала недвижно, так что мне показалось, будто я перестарался. Но я аккуратно подошел к ней, и от безумной ужимки на ее лице ничего не осталось – Мирай уже вся дрожала и плакала. И то, что я услышал, как только приземлился на колени, повергло меня в ужас:

– Я-я пыталась у-убить Роберта. Я п-почти смогла это сделать…

– Что?!

– К-когда я вернулась вчера домой, мы опять по-подрались. Из-за ружья. А там еще и потеря пи-пистолета вскрылась. Меня так еще н-никто никогда не бил. Я пыталась защищаться… Взяла н-нож на кухне и два раза ударила его – в б-бок и в руку. Б-больше не смогла. Вспомнила маму и ее муки. П-поздно, правда. Роберт вскричал от боли, мама тут же пришла, и я убежала. Всю ночь провела на улице, как бомж… Г-господи, я такая дура. На восходе почему-то подумала явиться сюда… Зачем-то нож спрятала…

– Почему? – немедленно спросил я.

– Если бы я знала! – возопила Мирай, яростно замотав головой. – Рэй, убей меня этим ножом, – еле слышно, тоненьким голоском сказала она. – Пожалуйста.

– Что?..

Эта просьба прибила меня к земле. Уверен, меня нельзя было сдвинуть с места даже целой эскадрильей истребителей. Весь побледнел. В груди защемило.

– Я ничтожество. Я в шаге от того, чтобы воплотить свои желания в жизнь, но… сейчас чувствую столько всего. Всё, что происходит, сводит меня с ума, я не могу так больше. Кажется, будто я достигла какого-то максимума. Такое ощущение, словно во мне заключена целая Вселенная – и в ней рождаются и умирают звезды, одна за одной, ежесекундно, беспрерывно. Я уже ничего не понимаю и так много чувствую, что хочу умереть. Я хочу умереть, слышишь?! Сама не осмелюсь на самоубийство, ведь слишком слаба. Я всегда была слабой. Всю свою тупую и никчемную жизнь. Я теперь… просто пустышка. Без какого-либо характера, без силы воли… Я не способна даже на то, чтобы спасти себя… Прошу, убей меня[49].

Еще чуть-чуть, и я бы достиг состояния анатмана[50]. Настолько происходящее вокруг казалось мне бредовым. Я был максимально беспомощен, и у меня как будто бы атрофировались конечности.

– В этом коридоре нет камер, – сказала Мирай. – Убей меня и скройся. Все решат, что я наложила на себя руки. Пожалуйста.

– Ты эгоистка, – вымолвил я наконец. Взял нож и выкинул его куда подальше. – Да как ты смеешь вообще заставлять меня убивать тебя?! Хоть ты совсем не та Мирай, которую я помню, но именно ты сейчас напоминаешь ее сильнее всего. Знай, я тоже слаб. Я не смогу погасить свою любовь, что бы ни случилось. Но и прощать такое не собираюсь. Поэтому оставлю тебя здесь и… будь что будет.

С каждым оброненным словом я всё меньше и меньше верил себе. Слишком болезненно было произносить всё это. Внутри я просто разрывался; казалось, что если говорить правильные вещи, то и будущее станет благосклонно ко мне. В глубине души всё еще тускло светилась надежда на счастливый конец. И как назло, Мирай промолвила:

– Вот как… – На ее лице отразилось глубокое душевное волнение. – Значит, записку зря написала?

– Какую еще записку?

– Предсмертную. Оставила маме в своей комнате еще перед сном.

– Зачем ты ее написала? Ты же знала, что не сможешь умереть. Да и к тому же, где твои мысли о матери? Разве ты не переживаешь за нее больше всего?

– Я послушалась тебя… – Края ее губ снова чуть приподнялись.

– А?

– Два варианта: либо я всё делаю и возвращаюсь довольная и спокойная, либо умираю тут от того, что начала страдать еще больше и не в силах стерпеть такую боль. И не промахнулась. Но если я останусь в живых, то тогда всё будет напрасно… Нет! Я так не могу! Хотя бы напоследок нужно еще раз перебороть себя. Я достигну своей цели, и меня никто не остановит! Никто, слышишь? НИКТО!

Мирай резко встает с пола и отталкивает меня. Добирается до ножа и начинает с остервенением резать себя – вонзает лезвие то в живот, то в грудь. То в живот, то в грудь. В живот. В грудь. В живот – в грудь… И глаза ее в последние мгновения язвительно смеются над этим миром, который вот-вот лишится еще одной измученной души. Так она и падает бездыханным телом прямо передо мной, успев сказать лишь одно: «Мир победил. Я проиграла». И только тогда я замечаю, что мои руки запятнаны кровью. Ее кровью. И целая пунцовая лужа образовывается под ногами.

«Она окончательно рехнулась», – сказал он, не дав тишине растечься вокруг.

Я постоял секунд пять в невиданном дотоле состоянии и изо всех своих сил, напрягая каждую свою клеточку и каждую связку, исторг ор отчаяния. С этого момента мой рассудок перестал существовать. Громогласный вопль, изданный мной, казалось, должен был достичь края галактики. Вмиг меня поразила такая боль, что сознание помутнело. Только вот падать в обморок я почему-то не собирался. Вместо этого начал что-то бубнить себе под нос (безусловно, бессмысленное) и медленно, шатаясь, идти в сторону лестницы.