Жди меня, когда небо окрасится в розовый

И не успел я среагировать на его движения, как передо мной отважно встала Мирай, которая уже успела закрыть зонт и грозно направить его острием в лицо Адама. Тот оробел.

– Не знаю, что у вас случилось, но Рэя тронуть я тебе не позволю, – с явным благородством и строгостью, отчеканивая каждое слово, проговорила моя защитница.

– Ишь ты, малявка! – сердито завопил Адам, опомнившись. – Это не твое дело!

– Верно, – сказал я, оставаясь в благоговейной гордости за Мирай, преисполнившись чувством тотального доминирования. – Это не ее дело. Но и не твое дело – бить меня посреди улицы. Я спокойно могу обратиться в полицию после.

– Ага. Но мне не помешает это. Отсидев пару недель, я смогу воплотить свои желания и спокойно зарабатывать деньги. И уж поверь, повторно сдать меня у тебя не выйдет.

– Бедный Адам, не смог смириться с потерей друга и полностью сломал себе жизнь затянувшимся горем. Ни нормального образования, ни успехов в киберспорте, ни-че-го. Ты стал бесполезен для этого общества. – Я сказал это с напускной жалостью и наобум, но, как показалось, попал точно в цель.

– Так ты в котокафе сегодня поглумиться пришел, лицемерная ты сука!

Адам взбеленился и хотел было накинуться на меня, но Мирай тотчас же отшвырнула его своим зонтом.

– Прочь, отброс! – взвизгнула она резкой фистулой, презренно глядя на него.

– Ни жалости в вас, ни сострадания, – обидчиво пробормотал он.

– До чего только человека не доведет отчаяние! – промолвил я с хохотом. – Ты и в самом деле жалок. Но, знаешь, я правда не хочу быть последней тварью, поэтому… разрешаю тебе избить меня. И даже не буду потом писать заявление.

И Мирай, и Адам были шокированы таким моим выпадом.

– Ты безумен, – заключил Адам, приближаясь ко мне. – Почему?

– Из жалости. Твое дело – вступать в преступный мир, а раз уж тебе для разогрева нужно избить меня, то пожалуйста.

Я говорил это в полном рассудке. В моей голове тогда назревал план. «Стоит ему с связаться с криминалом, как его сразу сделают шестеркой какого-нибудь перекупщика, а спустя некоторое время, когда его захотят слить или бросить где-нибудь, вот тогда-то появлюсь я и спасу ему жизнь – вот и поглядим, сдержит он свои слова или нет».

– Рэй, не надо! – надсадно крикнула мне Мирай.

– Успокойся. Я знаю, что делаю.

И глаза мои блеснули воинственно. Мышцы укрепились, и тело стало готовым к приему кулаков.

– Да что ты всё никак не угомонишься?! – вдруг взорвался Адам. – Что, героем себя возомнил? Тебе никогда не стать мне другом, и эта ситуация ничего не изменит!

С этими словами я словил на себе первый его удар. Крепкий кулак, описав дугу, коснулся моей челюсти, и от этого я отступил на пару шагов.

Лупцевал он меня знатно. Было, конечно, больно: скулы хрустели, судороги прошивали всего, во рту ощущался привкус железа. Но еще больнее было думать, что́ чувствовала в то время Мирай: с каким ужасом она смотрела на всё это, не имея права вмешаться; как она пыталась сдерживать себя, чтобы не прирезать Адама на месте…

Никто на улице за всё время избиения не попытался помочь мне. Все как будто считали происходящее в порядке вещей. Осознание этого в какой-то момент нанесло даже больше страдания, чем получаемые побои. Удар за ударом сыпались как град, и совсем скоро я мог бы уже отключиться, но тут вдруг бомбардировка прекратилась.

– Довольно с тебя, – сказал Адам, пошарив по моим карманам и достав флешку. – Я сделал поблажку только из-за твоей «благородности» чертовой. Надеюсь, больше тебя не увижу. Всего наихудшего.

И под свободной спешной поступью его захрустел снег. Звук этот становился тише с каждым его шагом, и перед моим стыдливым взором спустя время появилось бледное личико Мирай, исполненное самого дорогого сострадания, а над ним – красный восьмигранник, спасительно укрывший от болезненно холодных снежинок мое лицо.

– Как же так, Рэй? Что тебе в голову вообще взбрело! Поднимайся скорее!

Она протянула руку, и с ее помощью я насилу поднялся на ноги.

– Всё тело ломит, – понуро сказал я.

– Еще бы. – Она принялась стряхивать с меня снег. – Почему ты дал ему себя избить?

– Так надо, Мирай. Сейчас не поймешь, но потом – обещаю. Надо подождать. Вот увидишь, какой я хороший друг.

– Может, к врачу сходим?

– Не нуждаюсь, спасибо. Давай просто продолжим идти. Недолго осталось.

– Ну… ладно. Пошли.

Она, робко держа меня за руку, с жалостливым выражением лица повела дальше по маршруту. Мне казалось, что у нее на ресницах сверкают слезы, но достоверно убедиться в этом я не мог, потому что шел немного позади. Так мы и дошли до нашей улицы.

Заранее решили, что я загляну к Мирай в гости хотя бы для того, чтобы она прилепила мне пластыри на синяки.

И вот, стоя перед дверью в ее квартиру, я выглядел и чувствовал себя забито. В какой-то момент возненавидел себя всем сердцем – за то, что позволил себе так опуститься; за то, что заставил Мирай переживать за себя. Но от этой ненависти ничего не осталось, стоило двери отвориться.

– Мирай, кто это? – сердито спросил какой-то дородный мужчина с грубой щетиной.