Жду ответа

Определенно не потрясающе. Но возможно, как пятнадцатилетняя девочка.

Брук Кэтрин Фремден. Унылая девочка, не имеющая друзей, вероятно патологически робкая. Пожалуй, немножко похожая на ее сестру Патрисию.

У Патрисии бывали приступы страха. Люси вспоминала об этом, сидя в пикапе на пути в Кроуфорд, с непривычно трепещущим в груди сердцем. Во время приступа у Патрисии проявлялись всевозможные причудливые симптомы: лоб и руки немели, возникало ощущение, будто в волосах копошатся насекомые, горло как бы плотно сжималось. Очень мелодраматично, думала тогда Люси, не испытывая никакого сочувствия. Помнится, стояла в дверях спальни, нетерпеливо жуя бутерброд, забросив на плечо сумку с учебниками, пока мать уговаривала Патрисию дыхнуть в пакет для завтрака. «Я задыхаюсь! — глухо пыхтела Патрисия в плотную коричневую бумагу. — Пожалуйста, не заставляй меня в школу идти!»

Все это казалось Люси полным притворством, хоть на месте Патрисии ей тоже не хотелось бы в школу. Это было в то время, когда шайка особенно злобных мальчишек из седьмого класса почему — то преследовала Патрисию, старательно разучив целый ряд комических сценок, в которых сестре отводилась роль «мисс Патти Попки», якобы ведущей детской программы, в которой куклы верещали разными потешными голосами. В идиотских шутках взрослеющих мальчишек Патрисия пукала, менструировала, в лобковых волосах у нее ползали тараканы. Помнятся трое этих мальчишек за ланчем, Джош, Аарон и Эллиот — помнятся даже дурацкие имена, — трое гадких костлявых мальчишек, выкидывали свои обычные номера за столиком в кафетерии, хохоча и захлебываясь, пока молоко, которое они пили, не потекло из носа.

А Люси ничего не сделала. Лишь стоически наблюдала, словно смотрела особенно жуткую телепрограмму о жизни природы, где шакалы пожирают детеныша гиппопотама.

Бедная Патрисия! — думала она теперь, поднося руку к горлу, которое слегка сжалось; лицо чуть онемело, и его покалывало иголками.

Сказала себе, что никаких приступов страха у нее не будет.

Она контролирует свой организм и не поддастся панике. Положила руки на колени, начала ровно дышать, не сводя глаз с дверцы бардачка.

Представляя, что в нем лежат деньги из сейфа. Что они не в пикапе. Они в «мазерати», едут не по песчаным холмам Небраски — которые, как сейчас видно, даже не песчаные, — а плывут по бескрайнему озеру из округлых холмов, покрытых тонкой серой травой и камнями.

Они в «мазерати» едут по дороге, которая ведет к океану, к синему средиземноморскому океану с плавающими парусниками и яхтами. Она закрыла глаза и медленно наполнила легкие воздухом.

Открыв глаза, почувствовала себя лучше, хоть по-прежнему сидела в пикапе, по-прежнему была в Небраске, где на горизонте громоздятся какие-то причудливые горы. Как они называются — столовые? Похожи на марсианские.

— Джордж, — сказала она через минуту, когда взяла себя в руки. — Я вдруг вспомнила о «мазерати». Что мы с ним будем делать?

Он ничего не сказал. Необычно долго молчит, и Люси подумала, что как раз потому и занервничала — разговор, несмотря ни на что, подбодрил бы ее. Хорошо бы, чтобы он, как обычно, положил руку ей на ногу.

— Джордж! — сказала она. — Ты живой? Принимаешь мысленные сообщения?

Наконец, он оглянулся.

— Отвыкай называть меня Джорджем, — сказал наконец Джордж Орсон далеко не тем утешительным тоном, который хотелось услышать. Фактически довольно суровым, что ее огорчило.

— Как я понимаю, — сказала она, — ты хочешь, чтобы я звала тебя «папой».

— Правильно, — сказал Джордж Орсон. — Можешь просто говорить «отец», если предпочитаешь.

— Потрясающе, — сказала Люси. — Еще хуже, чем «папа». Почему нельзя называть тебя Дэвидом или еще как-нибудь?

И Джордж Орсон строго взглянул на нее, как на настоящую капризную пятнадцатилетнюю девочку.

— Потому, — сказал он. — Потому что ты предположительно моя дочь. Это неуважительно. Люди обращают внимание, когда дети называют родителей по имени, особенно в таком консервативном штате, как этот. А нам не надо, чтобы на нас обращали внимание. Не надо, чтобы нас вспомнили после отъезда. Разумно?

— Да, — сказала она. Сложила руки на коленях и сделала выдох, когда сердце снова затрепетало. — Да, папа, — сказала она. — Разумно. Но искренне надеюсь, папа, что ты не станешь говорить со мной таким снисходительным тоном всю дорогу до Африки.

Он опять посмотрел на нее, в уголке глаза мелькнула искра, проблеск гнева, отчего она внутренне содрогнулась. Прежде не видела его сердитым по-настоящему и теперь поняла, что не хочет увидеть. Неясно почему, но вдруг интуитивно почувствовалось. Он был бы холодным, требовательным и нетерпеливым отцом, если бы у него когда-нибудь были дети.

Так она подумала, хоть его выражение почти моментально смягчилось.

— Слушай, — сказал он. — Милая, я просто немного нервничаю. Пойми, дело очень серьезное. Помни, что ты должна откликаться на «Брук» и никогда, никогда не называть меня Джорджем. Это крайне важно. Знаю, трудно привыкнуть, но это ненадолго.