Желание

Они поднимались вверх по истертым ступенькам, пока наконец не вступили в зону румяно-желтого света, который обильно лился из множества газовых рожков. И тут Диккенс остановился, обернулся к другу и сказал с улыбкой:

– И все это должен написать ты, мой дорогой Уилки.

Только зайдя в само заведение, с его теплыми обволакивающими звуками, с воздухом, пропитанным запахом дешевого парфюма, Уилки понял, что он всего лишь предложил Диккенсу идею, а тот перекинул всю работу на него.

– Так вы оставляете эту фразу или нет? – спросил Уилки Диккенса уже несколькими месяцами позднее, придя к нему в Тэвисток-хаус, чтобы посмотреть, как двигаются подготовительные работы. Друзья не виделись пару недель, и Уилки показалось, что в Диккенсе происходят какие-то перемены.

– Какую фразу? – громко переспросил Диккенс. Они шли по коридору, где уже трудно было говорить из-за грохота строительных работ. Диккенс и держался иначе: каждое движение выдавало в нем человека, переполненного энергией и получающего удовольствие от дела, которым он занимается.

– Ну, эта фраза Уордора. – Из-за шума Уилки был вынужден кричать, а не говорить. – «Самое страшное чувство безнадежности в этой жизни может быть вызвано только лишь отношениями с женщиной!»

– Именно так можно раскрыть характер нашего героя, – ответил Диккенс таким тоном, словно отдавал на ходу рутинное распоряжение в редакции «Домашнего чтения», распоряжение, не требующее никаких объяснений. Что до смысла фразы: разве женщины не подводили его на протяжении всей жизни? Его мать. Мария Биднелл. Собственная жена. Какие тут могут быть вопросы?

Уилки смущенно закашлялся.

– Никогда не потакай желудку, Уилки, – сказал Диккенс, – тогда и желудок не доведет тебя до крайности! – И он поучительно погрозил другу пальцем, на котором сидело массивное золотое кольцо. – Кстати, эту фразу тоже не помешало бы вставить. Пойми, Уилки, это и есть главный опыт, через который прошел Франклин, нам в назидание. Мы все страдаем от непомерных аппетитов и желаний. Но только варвар пойдет на все, лишь бы удовлетворить их.

Тут Диккенс распахнул дверь, и на Уилки обрушилась шумная какофония звуков. В зале, который прежде служил классной комнатой (тут занимались дети Диккенса), сейчас работали одновременно с десяток плотников и маляров. Все приступки, столы и подоконники были заняты ведерками с краской, повсюду стояли ящики с инструментами. Торцевое эркерное окно было выломано, и в этом месте сооружался огромный альков для сцены. В камине приладили плавильный тигель, и какой-то рабочий обжигал в нем нужную деталь. Вонь распространялась по всей комнате. Несколько мастеров-слесарей озабоченно возились с дополнительными газовыми рожками, которые им было приказано установить.

– Боже, напоминает судоверфь Чатема, – воскликнул Уилки.

– Нет, это наш театр! – раскинув руки, торжественно произнес Диккенс. – Пусть самый маленький в Лондоне, и все же настоящий театр!

И только тут до Уилки дошло, что перемена случилась не только с классной комнатой:

– Мне нравится ваша борода, Диккенс. Сейчас это модно.

Мужчина потрепал рукой свои бакенбарды:

– Да, вживаюсь в роль. Я уже почти стал как Ричард Уордор. Давеча прошел пешком миль двадцать, и местные из Финчли[21] и Нисдена[22] шарахались от меня, словно я и есть тот самый безумный, изголодавшийся полярный исследователь, который все никак не может отогреться. Вот что значит отрастить бороду! Уилки, все это теперь у меня в голове, каждая твоя строчка. – И Диккенс похлопал ладонью по макушке. – А знаешь, чем так притягательна Арктика? – спросил он и снова улыбнулся. – Там нет женщин!

С этими словами он отошел к слесарю, чтобы проинструктировать его, где именно следует размещать ряд газовых рожков.

Уилки опять смущенно кашлянул.

Поначалу Диккенс отказывался ставить свое имя под этим проектом – ведь не он же написал пьесу. Ну да, подкидывал некоторые интересные идеи, реплики. Между тем «Крошка Доррит» разрасталась до объемов, которые он не планировал, превращаясь для Диккенса в роман-тюрьму. Но лучиком света в этой тюрьме была новая пьеса Уилки.

Особенно Диккенс оживился, когда друг предложил ему сыграть одного из главных персонажей, отрицательного героя Ричарда Уордора. Диккенс вдруг понял, что Уордор не такой уж и отвратный тип, каким пытался представить его Уилки. И тут он просто не мог не подключиться как драматург. Характер Уордора целиком и полностью захватил Диккенса. Он много думал об этом человеке, который стал для него удивительно близок и очень напоминал кое-кого. Все чаще он отрывался от написания последней порции романа для «Домашнего чтения», перескакивая с книги на пьесу, отсылая Уилки потоки кратких писем или открыток, куда он вписывал, где что надо сократить или поправить. Саму пьесу он предлагал назвать «Застывшая пучина».

Закончив беседу со слесарем, писатель вернулся к Уилки и продолжил беседу: