Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах

…а мессир Торелло со всеми драгоценностями и украшениями, сонный, очутился, согласно его просьбе, в павийском храме Сан Пьетро ин Чель д’Оро, как раз когда зазвонили к утрене и в храм вошел со свечкой в руке пономарь. Увидев богато убранное ложе, пономарь мало сказать изумился – он перепугался насмерть и бросился вон из храма. Аббат и монахи дались диву и спросили пономаря, что с ним. Пономарь все им рассказал.

– Эх, ты! – молвил аббат. – Ведь ты уже не мальчик и не новичок, а трусишь невесть чего. Ну, пойдем посмотрим, кто это тебя так напугал.

Аббат и монахи зажгли свечи и, войдя в храм, увидели дивное нарядное ложе, а на нем – спящего рыцаря. Не приближаясь к ложу, они, в нерешимости и страхе, все еще любовались дорогими вещами, но в это время снадобье перестало действовать и мессир Торелло пробудился и глубоко вздохнул. Тут монахи и аббат с воплями: «Господи, помилуй!» – в ужасе бросились бежать191.

Действительно, чем дальше, тем все сильнее Сан-Пьетро-ин-Чель-д’Оро кажется мне идеальным местом для телепортации. Хоть из Африки, хоть с Южного Урала.

Осталось только прочитать все тома «Тысячи и одной ночи» для того, чтобы попытаться отыскать следы павийской базилики еще и там. Ну или хотя бы отпечатки этого сюжетного следа, что, как мне отчего-то кажется, вполне возможно.

Свыше данное

Если верно утверждение, что любая привычка складывается за 24 дня, то я уже давно живу внутри стандартизовавшегося кочевья, постоянно ощущая потребность в новых, еще невиданных местах. Интересно, конечно, какой будет московская ломка по возвращении?

Ночью мне снился сон, в котором все замки и дворцы Ломбардии встали рядом, стена к стене, передавая меня друг другу без какого-нибудь перерыва или даже шва: выходишь из залов одного палаццо и тут же попадаешь в объятия другого. Точно все обстоятельства между экскурсиями вынуты и отправлены в монтажную корзину. Осталась только культурная программа – музейные и паломнические визиты. Помню, что во сне я почувствовал неудовольствие и дискомфорт, полупроснулся и заставил себя запомнить этот сон как показательный. После чего перевернулся на другой бок, чтобы вновь погрузиться в анфиладу нескончаемых залов с росписями и гобеленами, перемежающихся фасадами кирпичных башен и герцогских покоев.

Утром я окончательно проснулся на окраине Мантуи, чтобы, минуя центр, пойти к белой воде.

Я вижу мой синий Урал

Памятник Вергилию строит в парке у городской стены, за которой сразу набережная и озера, растянутые одно за другим вдоль Мантуи на пригорке, так что иной раз кажется (когда идешь навстречу сильному солнцу или напротив его, уже на закате), что город скатывается к воде и уходит в нее.

Ипполитов не зря сравнил Мантую с градом Китежем: она же не случайно на самом севере встает, провоцирующем совсем уже округлое «о» – и цвет небес здесь, успев за день выцвесть, линялый, в основном опустошенный, как в Архангельской или Вологодской области, и вода дополнительно отчуждается своими низкими температурами где-то совсем в низине.

Пляжей и купальных зон здесь, напротив городской стены и дороги к замку и мимо (что-то вроде МКАД), разумеется, нет, есть лишь пешеходная зона со своей разреженной и особенно задумчивой природой – старыми и очень высокими деревьями, слепыми кустами, собачниками и велосипедистами, любовниками и стариками, шахматистами и алкашней, студентами и туристами, утками и лебедями, качающимися на волнах. Сестра Лена, когда увидела на фотографиях эти пустые озера и особенно их противоположные берега, как бы нарушающие своим полуобморочным низколесьем все законы перспективы, сразу в точку попала: «Они же совершенно уральские!»

И точно ведь, как я сразу не догадался: Мантуя построена на берегу Тургояка, переходящего в еще более холодный Зюраткуль с Чебаркулем (это в который недавний болид-метеорит упал) на подпевках – с их уплощениями территорий, сплюснутых над гладью до состояния иероглифа и четко разведенными цветовыми слоями-потоками, как на картинах приверженцев «сурового стиля».