Желание и чернокожий массажист

К э т р и н. На чем я остановилась? О да, на этом обеде в пять часов дня в рыбном ресторане на пристани Кабеса-де-Лобо. А на пляже — он отгорожен от ресторана забором с колючей проволокой, и наш столик меньше, чем в метре от него — на пляже были эти несчастные нищие. Они лежали там, голые оборванцы, ужасно худые и темные, похожие на стайки ощипанных птенцов. А потом полезли на забор, будто их туда несло ветром, горячим белым ветром с моря, и закричали «пан, пан, пан»!

Доктор (тихо). Что такое «пан»?

Кэтрин. Это по-испански «хлеб». Чавкали, засовывая в свои черные ротики такие же черные кулачки, чавкали с ужасными ухмылками. Плохо, конечно, что мы туда пришли, но уходить было слишком поздно…

Доктор (тихо). Почему слишком поздно?

К э т р и н. Я уже говорила: Себастьяну было не по себе. Он все время совал в рот эти белые таблетки. По-моему, он столько проглотил, что от них ему стало еще хуже. Взгляд был какой-то отрешенный, но он мне сказал: «Не смотри на этих монстриков. Нищета — социальная болезнь в этой стране. Будешь смотреть на нищих — заболеешь этой проблемой. И испортишь себе все впечатление».

Доктор. Продолжайте.

К э т р и н. Я продолжаю, только пришлось сделать паузу, чтобы все прояснилось. После ваших лекарств картина должна стать очень ясной; без них я вообще ничего не вспомню.

Д о к т о р. А сейчас нормально?

Кэтрин. Когда мы были вместе, я всегда делала все, как он скажет. И я перестала смотреть на этих оборванцев и не видела, как официанты погнали их скалками прочь от забора. Бросились через калитку — ну прямо штурмовой отряд, как на войне, — и бьют их, а они на заборе, вопят так истошно… а потом..

Доктор. Продолжайте, мисс Кэтрин, что вы видите дальше?

Кэтрин. Вижу, как эти… эти… эти оборванцы поют нам серенады…

Доктор. Что?

Кэтрин. Они устроили нам представление! На своих инструментах! Такая музыка была! Если это можно назвать музыкой!

Доктор. Вот как?

Кэтрин. Да! А инструменты у них были — ударные, понимаете?

Доктор (делая заметки). Да. Ударные — это, например, барабаны.

К э т р и н. Я украдкой на них смотрю, когда не смотрит кузен Себастьян, и вижу, что инструменты-то у них — связанные консервные банки. Они сияют на фоне ослепительно белого песка…

Доктор (медленно записывая). Связанные., консервные… банки…

К э т р и н. И, и, и — и! — кусочки железа, других металлов, расплющенные и сделанные наподобие…

Доктор. Наподобие чего?

Кэтрин. Тарелок. Знаете, что такое тарелки?

Доктор. Да. Латунные диски, которыми ударяют друг о друга.

Кэтрин. Вот-вот. Расплющенные консервные банки стучат друг о друга — это тарелки…

Доктор. Да, понимаю. И что там дальше, в вашем видении?

Кэтрин (быстро, слегка задыхаясь). А у других бумажные пакеты, из грубой бумаги, — и что-то внутри. Они их трясут — вверх-вниз, вперед-назад — и издают такие звуки…

Доктор. Какие?

Кэтрин (неловко вскакивая). Умпа! Умпа! У-у-умпа!

Доктор. A-а, похоже на звуки тубы?

Кэтрин. Вот-вот, звуки, как у тубы…

Доктор. Умпа, умпа, умпа, как у тубы. (Делает заметки.)

Кэтрин. Умпа, умпа, умпа, как…

(Краткая пауза.)

Доктор. Туба…

К э т р и н. Во время всего обеда они были так близко — рукой достать.

Доктор. Так. И что вы еще видите, мисс Кэтрин?

Кэтрин (обходя стол). О, я все вижу, и теперь меня уже ничто не остановит!

Доктор. Кузена этот концерт позабавил?

Кэтрин. По-моему, он был просто в ужасе.

Доктор. Почему — в ужасе?

Кэтрин. Потому что узнал некоторых музыкантов, некоторых мальчишек, почти совсем еще детей, и постарше.

Д о к т о р. И что он тогда сделал? Что-нибудь предпринял? Пожаловался хозяину…

Кэтрин. Какому хозяину? Богу? О нет же! Хозяину ресторана? Ха-ха! Да нет же, вы не знаете моего кузена!

Доктор. Что вы имеете в виду?

Кэтрин. Он вообще никогда ни во что не вмешивался и считал, что жаловаться нельзя — что бы ни происходило. Нет, он, конечно, знал, что в жизни бывают всякие страхи и ужасы, но все-таки, по его мнению, все шло как надо. А дальше — будь что будет. И поступал — как нутро подсказывало.

Д о к т о р. И что же подсказывало ему нутро там, в ресторане?

Кэтрин. После салата должны были принести кофе, но он вдруг отодвинулся от стола и сказал: «Это надо прекратить. Официант, пускай немедленно прекратят. Я нездоров, у меня болит сердце, меня от них тошнит!» Так впервые в жизни Себастьян попытался вмешаться в ход событий — наверное, это и была его роковая ошибка… Потом официанты — все восемь или десять — бросаются к калитке и лупят маленьких музыкантов скалками, сковородками — чем попало, что сумели подхватить на кухне. Тогда он встает из-за стола, кидает горсть банкнот и устремляется через зал к выходу — а я за ним. А вокруг все белым-бело! Эта раскаленная ослепительная белизна в пять часов дня в Кабеса-де-Лобо! Такое впечатление, будто…

Доктор. Будто — что?

К э т р и н. В небе горит нечто огромное и сияет так ярко, что все — и небо, и земля — становится белым-белым!

Доктор. Белым-белым?

Кэтрин. Да, белым-белым…