Желание исчезнуть

– Зачем ты повторяешь пропаганду? Ты же не дурак. Сам говорил: пошёл ради денег. Мой научник был прав! Это, Катя, говорит, не война людей. Людей там нет. В смысле, конечно, есть, но они не имеют того значения, как прежде. И территории не имеют. Кому сейчас нужны города, вокзалы, порты, Катя? Даже флот этот чёртов. Кому, если народом управляет информация и инстинкты выкладывания фоточек в интернет и поливания друг друга грязью?.. А я спорила с ним… А он прав! Это война идей, только они там как солдаты – расходный материал. Сегодня одно – завтра другое. Что удобней. И теперь я понимаю, что он имел в виду. Это война: кто кого быстрее переврёт и больше заработает. Если даже убийцу можно выставить героем и простить ему…

– Он пока никого не убил…

– Неважно! Он бы убил! Да я и не про это. Просто в войне побеждает одна из неправд! Но на русский или укрский мир-то всем плевать. Эти слова – такой же инструмент у них, как вы! И в итоге какая разница, чья неправда, наша или укрская, завтра будет по телевизору? А я ненавижу неправду, ненавижу!

Слёзы брызнули из её глаз, и Стрельцов поспешил обнять её. Она дважды всхлипнула в его грудь, но потом отстранилась, вытерла слёзы, вжалась в серую глубь комнаты. Девушка была слишком погружена в переживание и не замечала пустоты кругом себя, подчёркнутой многочисленными деревянными поверхностями: голый стол, ничего не скрывающее за собой стекло серванта, кажущийся новым и бездушным шкаф, закрытые двери которого увиты лакированным узором – всё отражало утреннюю предсолнечную пору. Тут не было ковров, книг, растений; белые шторы, белое постельное бельё, лишь слабо за ночь примятое чутко спавшим Стрельцовым; не была разбросана одежда, личные вещи – всё выглядело так, будто он сам час назад прибыл сюда и никак ещё не заполнил собой полученное внаём пространство.

Катя стала смотреть на него снизу вверх, как нашкодившая девочка, ждущая и готовая к наказанию. Однако он не приближался, не мстил ей за путаные слова, а смотрел со спокойной улыбкой.

– Что ты?.. – слабым голосом сказала она. – Злишься на меня? Ненавидишь меня? Ты тоже ведь там был. Ты делал то, что он тебе говорил.

– Кузьма мне не говорил, что делать. Он – командир. Как же ты всё не поймёшь?

Катя тяжело вздохнула. Похоже, ей стало неловко за то, что она потеряла самообладание.

– Он сказал в нашу последнюю встречу: «Борька (это пёс его, он везде с ним таскается) – верный. Он не был, но он вернее людей». Знаешь, я поняла, почему он не добавляет «там». Для него «не был» – это не про то, что «не был там, в Одессе», а просто «не был». Без войны человека не было для него. Он всех презирает, смотрит на всех сверху вниз…

– Ну, нет, Катя, что ты выдумываешь? Он не презирает никого. Кузьма скромный на самом деле, простой мужик. Просто он… появился там, по-новому, понимаешь? Переродился, как новый человек. Не как мы с тобой, а как воин.

Катино дыхание стало спокойнее, в глазах наконец появилось обычное житейское безразличие, и напряжение ушло из её тела. Она села обратно, Стрельцов тоже сел на край кровати, чтобы не стоять над ней. Между ними осталось много пустого пространства, серые оттенки которого медленно выцветали и нехотя преображались в раннее золото, потому что, наконец, солнце стало входить в комнату и делать дальнейшую дрёму Стрельцова невозможной.

– Война одной лжи против другой, вот и всё, – намного спокойнее повторила Катя. – Причём посреди пустоты. Нет новостей – нет и войны. И вот посреди этой пустоты – только ложь, ложь, ложь… И героями делают тех… я не знаю. Тех, кто лжёт и убивает лучше!

– Это уже к вашим друзьям-журналистам вопросы. Почему кругом тишина и только рождается ложь. Мы с Кузьмой были солдатами, мы не делали ни новостей, ни лжи – мы делали работу. И если убивали, это была работа. Убивали и нас, не забывай.

Катя посмотрела осмысленным, понимающим взглядом. Она вдруг пересела поближе к нему, робко прикоснулась к плечу. Она сидела, пронизанная чистым уличным светом, и все цвета её одежды и её лицо дышали желанием быть поближе к человеку, который оставался неподвижен в серой части комнаты. Стрельцов косился на неё, не притрагиваясь.

– Прости меня. Но я же ничего не знаю. Никто ничего не знает. Даже те, кто там, ничего не понимают. Для чего, за кого, против кого, понимаешь? У солдата есть командир, он исполняет приказ. Это просто и понятно. А понять, кто и за что воюет, – в нынешних войнах это немыслимо. И всем плевать – это я и зову «пустотой».

– Вообще-то весь человеческий мир – одна громадная ложь, – едко усмехнулся Стрельцов, чуть отстраняясь от неё, оказываясь на краю постели. – Элементарные понятия, типа добра и зла, демократии и тирании, выдуманы для удобства, но это не делает их истинными. Не делает и наши взгляды на них верными. Кто от всего и всех ждёт простоты и понятности – дурачок, надеющийся, что история ещё топчется у основания Средневековья. В то время как всё произнесённое – это искажение, прошедшее через человеческий опыт и желание быть не теми, кто мы есть.