Желание одержимого. Невроз навязчивости в лакановской теории

Все это уже само по себе позволяет отвести, наконец, неврозу навязчивости то место, которого он заслуживает. Вопрос лишь в том, достаточным ли будет на этом остановиться. Даже если последовать за мыслью Фрейда и более пристально рассматривать обсессивную клинику как своеобразную модель психического аппарата, мы в лучшем случае останемся на уровне психологии, чего фрейдовская теория на деле не заслуживает, хотя бы даже в определенный момент сам Фрейд вполне этим удовлетворился. По мере того как психоаналитическая мысль отделывалась от метафизики как «науки тела», она постепенно оставляла иллюзии, привносимые тем позитивистским взглядом на происхождение невроза, в окружении которого она формировалась. В то же время может показаться, что именно этот взгляд то и дело прорывается в тексте Фрейда – особенно тогда, когда ему приходится заговаривать с публикой напрямую:

Проблема, каким образом и почему человек может заболеть неврозом, несомненно, относится к тем вопросам, на которые должен дать ответ психоанализ. Однако вполне вероятно, что этот ответ можно будет дать только по поводу другой и более частной проблемы – проблемы, почему тот или этот человек должен заболеть именно этим определенным неврозом и никаким другим. В этом состоит проблема выбора невроза. Что мы знаем в настоящее время об этой проблеме?[3]

Отрывок этот характеризуется обманчивой понятностью, поскольку, как мы сегодня знаем, вопрос «происхождения невроза» является вопросом, в котором меньше всего имеет смысл полагаться на то, что философы фрейдовской эпохи называли «психической данностью», глубоко таинственным образом связанной с чем-то органическим. Речь идет не о конституционной физиологической или какой-либо иной подобной предрасположенности. Невроз – это то, что уже в риторике Фрейда помечается как «судьба», но судьба, предрасположение к которой укоренено не в тех материях индивидуального развития, с которыми имеет дело врач. В этом смысле постановка вопроса «о выборе невроза», как безо всяких экивоков формулирует это Фрейд, при всей внешней прямолинейности исключительно удачна, поскольку речь по существу идет о выборе, который совершает сам психоаналитик. Вопрос о том, что это за выбор, не может быть рассмотрен до тех пор пока акт этого выбора у специалистов все еще ассоциируется с тесной, до сих пор не прерванной связью психоанализа с медицинским подходом – связи, изначально носившей профессионально-нарциссический характер. Связь эту так и не смогли до конца разорвать лакановские замечания о шутовском характере, на который обречен аналитик, если он воспринимает свой предмет так же, как воспринимает его медик.

В свете исторической реальности этого аналитического выбора следует спросить: действительно ли невроз навязчивости был с самого начала обречен на то, чтобы поначалу соседствовать с истерией, при этом четко удерживаясь на своей нозологической половине, а после уступить популярную сцену другим, более интересующим широкую публику расстройствам?

Такая форма вопроса позволяет запросить клиническую историю психоанализа с позиции, на которую достаточно редко встают исследователи и которая еще реже становится поводом для описания взаимодействия аналитика с этими основными расстройствами, хотя именно эта позиция и является для психоанализа внутрианалитической, в отличие от подхода, для которого клинические проявления имеют самостоятельное нозологическое значение. Позиция эта должна рассматривать исторический подъем и упадок каждого из больших душевных расстройств в свете того, что Лакан называет «желанием аналитика». Речь идет не о «личном бессознательном» того, кто ведет анализ, а о предрасположенности, в силу которой сама теория психоанализа является результатом дискурса определенного типа. В этот дискурс, как и в любой дискурс вообще, особым образом вписана возможность реализации влечения через знание – в данном случае, это знание аналитика, большая часть которого, что характерно для знания вообще в том виде, в котором его существование застал Фрейд, является бессознательным.

В этом дискурсе все то, что для специалистов врачебного профиля является психической данностью, получает дополнительное значение. Истерия, навязчивый невроз или психоз больше не являются фактами нозологической реальности, по отношению к которым анализ предназначен для их изучения и корректировки. Их реальность находится совершенно в ином месте – там, где желание аналитика принимает определенную форму, предрекающую ход, который анализ примет. Именно это желание и находится за спиной у той воображаемой фигуры психоаналитика, ради которой анализант в свой анализ приходит.