Желание видеть

Тогда мы говорим; о, это совсем, как Босх. Внешнее сходство действительно есть, но философия отличается. Это не голый факт, преподнесенный с одной только целью напугать, эпатировать. Вырванная из контекста картинка, внешне схожая с босховской, к нему не относится. Это акция, которая направлена на то, чтобы сбить, шокировать зрителя, она на это сознательно направлена. И попутно, не будем забывать, возвышает таким манером самого художника. Роль художника в этом событии, как ему самому кажется, чрезвычайно велика. Чрезвычайно значима, потому что без него шок не произойдет. Натурализм вписан в контекст цивилизации и современного искусства. Он о чем-то нам говорит, в чем-то убеждает, но только, пока не вспомнить, что лет шестьсот тому назад был такой блистательный ум, как Босх. Идея Босха другая, она объединяет разрозненную картину мира в одно слитное повествование. Он грозит, но не пугает, он высмеивает, но не унижает, он сохраняет человека в познавательном поле искусства. Он не выдернул его оттуда, как незрелую репу с грядки, а оставил расти дальше, и тем самым придал ему гуманистическую ценность. Без всякого шока. Босх знал о человеке, о нас, о нашем устройстве, физиологии и тому подобное меньше, чем мы, а видел лучше и пристальнее. Причем сразу, так что превзойти это видение трудно. Потому что он выше нашего понимания человеческого, это и есть гуманизм в самом точном значении этого слова.

Его находкам можно подражать и тематически и стилистически. Что и происходит. Что такое сегодняшнее искусство? Бесконечное переваривание уже сваренного и съеденного. Отрыжка – главный момент. Громкая отрыжка. Придумать то, чего мы не знаем, мы не можем. Мы можем передать только то, что знаем, или попытаться составить нечто свое из частей этого знаемого, но незнаемого мы придумать не можем. Все уже сказано, а новаторство заключается только в том, что само общество, отодвигаясь от прошлого, о нем забывает. Ему – обществу не напоминают, и вместо того – забытого предлагают себя. Но если бы мы чаще возвращалось к культуре прошлого, к Босху, например, мы бы гораздо лучше понимали… и искусство, и самих себя.

Тем более что Босх, по своим временам, светский художник. Он горожанин, но не мещанин. Представитель среды, которая концентрировала работу мысли. Из этой среды, в это же время, в том же месте появился Эразм Роттердамский. «Название безумца более подобает праведникам, нежели толпе.» Не о Босхе ли это сказано? Эразм на двадцать лет моложе, и вполне мог видеть его картины. Ведь в Босховском изображении можно буквально увидеть и рассмотреть повседневную проблематику того времени, круг мыслей, печалей, тревог, нравов. Его ирония, мрачная ирония того времени очевидна. Можно посмотреть на лица, которые выписаны крупным планом. Увы, в большинстве своем это уроды. Кроме лика Христа, и спешащего куда-то с оглядкой длинноносого путника, в котором искусствоведы распознают самого Босха. Пожалуй, это так. Спешащего на полусогнутых ногах, то ли от спешки, то ли от ужаса, когда ноги подкашиваются. За спиной этого спешащего разбойники грабят и казнят привязанную к дереву жертву, на дальнем холме торчит виселица, в центре изображения кавалер с дамой отплясывают танец на глазах устроившегося отдохнуть бродяги. У путника (согласимся, что это Босх) длинная палка, похожая на клюшку для гольфа и явно вычерченная под линейку, с костяным наконечником, на который нацелилась противная псина. Начав рассказ (а его живопись – это бесконечный рассказ), Босх уже не может остановиться. Если бы к тому времени Левенгук (кстати, земляк Босха) открыл мир микробов, Босх изобразил бы и их. Можно не сомневаться. Амебы и прочие жгутиковые очень бы вписались в его сюжеты, тем более, что кое где (большой фантазии не нужно) они просматриваются.

А вот лицо художника – холодно-отстраненное выглядывает из глубины его содомских композиций. Мучнистое длинноносое лицо, прохладный волоокий взгляд. Вокруг множество довольно индифферентных фигур, не обремененных одеждой, которые шатаются взад-вперед, дожидаясь своей участи и расселения (или исчезновения) в вечности. Фигуры не имеют отличительных признаков, только половые, это не карикатуры, всего лишь обостренные характеристики. И по ним видно, как люди живут. Грешники жаждут милосердия, праведники – справедливости. Первые склонны к обману, вторые – к лицемерию, а бытие уравнивает всех. С пороками жить не легче, чем с добродетелями. Босх беспощадно наказывает, но он же и жалеет. Тогда как раз шла дискуссия о возможном участии музыкантов в богослужении. Босх определился. Быть распятым на арфе, в этом есть что-то именно босхианское. Но в светской жизни художник терпим и миролюбив. Играет себе человек на лютне или, скажем банджо, заглядывая в ноты. Сидит себе на коврике, на возу с сеном в окружении ангела и сомнительного типа личности с хвостом. Рядом еще и танцуют. А внизу кипит жизнь во всем ее бодрящем и прискорбном многообразии.