Желчь

Я уже сказалъ, что я родился бднякомъ, и тутъ же имлъ смлость, глядя вамъ прямо въ глаза, замтить, что у меня былъ посл собственный домишко. Въ эту минуту — не надвайте своей обычной маски лицемрія, долой ее, скоре долой! — въ эту минуту въ вашихъ головахъ промелькнула мысль: „подлецъ, врно, взятками нажился!“ Вы добрые, вы честные люди, и потому вамъ позволительно, вамъ естественно подозрвать каждаго изъ окружающихъ въ подлости, во взяточничеств, во всхъ гнусныхъ порокахъ. Иначе почему бы вамъ и слыть добрыми и честными? Не считайся другіе подлецами, и васъ сволокли бы съ пьедесталовъ и назвали бы обыкновенными, — не добрыми, не злыми, не честными, не подлыми, — а обыкновенными смертными, исполняющими свои обязанности — и не боле, исполняющими ихъ, потому что надъ всми есть и карающій законъ, и бдительное общественное мнніе, и судящій Богъ… Но вы ошиблись въ своемъ предположеніи: я не былъ подлецомъ. Теперь я въ этомъ сильно раскаиваюсь… Румянъ, скоре румянъ! слушатели хотятъ нарумянить свои щеки и сказать мн, что они краснютъ за мое признаніе… Я не употребляю румянъ, и только потому говорю безъ краски на лиц, что раскаиваюсь въ своей честности, но поздно; старъ я сталъ, къ новому образу жизни привыкать трудно, да и не стоитъ, некому копить деньги. Разв на поминовеніе души?.. Въ первые годы юности, меня спасли отъ подлости не книги, не люди, не разсудокъ, но особенности моей натуры: нервность, впечатлительность, самолюбіе. То я слезъ бдныхъ просителей не могъ видть и хлопоталъ для нихъ даромъ (то-есть за казенное жалованье, что и называется даромъ); то меня раздражала наглость сильнаго негодяя, хвалившагося возможностью согнуть въ бараній рогъ слабаго противника; то душа возмущалась тмъ, что люди смютъ бросить мн взятку только потому, что я нищій и что они считаютъ меня рабомъ, готовымъ лизать ихъ ноги за ихъ проклятое богатство. Ну, вотъ и не бралъ взятокъ, а работалъ. Что работалъ? Все! Пшкомъ въ столицу ушелъ, въ университет вольнослушателемъ былъ, бумаги переписывалъ, сапоги себ чинилъ, блье штопалъ, за четвертаки дтей грамот училъ, полы въ своей комнат шваброй мылъ, на кандидата экзаменъ выдержалъ… Вс, кто меня зналъ, умные, глупые, ученые и необразованные, вс звали меня или скрягой, или человкомъ съ низкой душой, и нашлись такіе остряки, которые увряли, что своими глазами видли, какъ я шелъ въ прачечную съ корзиной грязнаго блья на голов, какъ потомъ полоскалъ его на рк и посл разносилъ накрахмаленныя и выглаженныя мною юбки давальцамъ. Нашлись и такіе, которые улыбалясь этикъ остротамъ, какъ улыбаетесь въ настоящую минуту и вы… До меня доходили эти слухи: вдь бднякамъ и въ глаза такія вещи говорятъ, — и я все выше и выше поднималъ голову, все смле и тверже глядлъ въ глаза этимъ людямъ и — странное дло! — немногіе выносили взглядъ этого человка съ низкой душой! Нашлась женщина, которая вынесла этотъ взглядъ, которая отдала за него всю жизнь, — поймите это! — молодую, чудную, непорочную жизнь. Веселъ былъ нашъ трудъ вдвоемъ. Еще веселе было намъ, когда мы вошли въ домишко, состоявшій изъ четырехъ комнатъ, и сказали: „это нашъ домъ!“ Тутъ была и гордость, и радость, и надежда на свтлые дни. И точно, эти дни настали: я, жена и нашъ сынъ были однимъ человкомъ. Это былъ крпкій союзъ. Часто оскорбляли или огорчали того или другого изъ насъ люди, но мы сходились вмст и весело смялись надъ людьми, надъ ихъ гнусной злобишкой, стараніемъ ужалить въ пятку, подкрасться сзади, обобрать соннаго, опозорить отсутствующаго. Эта злоба могла насъ лишить всего, кром нашей честности, кром нашей любви. Я помню, какъ-будто это было вчера, одинъ вечеръ, когда нашъ сынишка пришелъ изъ школы красный, какъ вареный ракъ, взволнованный до-нельзя, и съ раздраженіемъ началъ разсказывать о случившейся непріятности.

— Ридъ, — говорилъ онъ на своемъ дтскомъ, безсвязномъ язык, похожемъ на лепетъ: — спрашивалъ классъ. Семеро не знали. Я сталъ отвчать. Онъ не разслышалъ, сказалъ: „Ты тоже не знаешь!“ А я все зналъ. Это онъ солгалъ. Теперь у меня дурной баллъ…

— Успокойся, — промолвилъ я, слыша въ его голос слезы. — Отвть мн урокъ — вотъ и конецъ весь. Что теб за дло до балловъ.

Сынишка отвтилъ отлично.

— Ну, и молодецъ! — сказалъ я, весело смясь.

— А какъ же въ школ? Я ниже другихъ буду…

— Такъ что жъ такое? Вдь ты знаешь. Что ты лучше ихъ сдлалъ свое дло, и этого съ тебя довольно.