Желчный Ангел

Пребывая в пищевой эйфории, Греков пропустил тот момент, когда ему расхотелось писать. Первый звоночек прозвенел в «кофейный период» его затяжного экстаза. Как-то, проснувшись, потягиваясь в постели и целуя спящую на шее Жу, он подумал, что сейчас каак позавтракает, каак нальет себе кофе, каак сядет за компьютер и каак начнет творить с горящими пальцами!

От предвкушения сладко урчал живот, сливаясь со звуком счастливого моторчика Жюли. Но, поставив перед собой старинную золотую чашечку, исходящую густым ароматом, Сергей Петрович уставился в монитор и долго не мог понять, что делать дальше.

Он прочитал последнюю главу, подошел к диалогу Азраила с продавцом кофе, решил его продолжить, добавил несколько реплик и понял, что по сравнению с началом беседы о тленности бытия новые вставки выглядят чужеродно. Попытался абстрагироваться и описать арабскую кофейную лавку с многообразием тарелок на полках, бронзовых чайничков и керамических кувшинов, напольных подушек из верблюжьей кожи и сладостей в хрупких вазах. Но предложения ломались, эпитеты были банальными, текст – напыщенно-топорным, будто он писал не художественное произведение, а хвалебный отчет директору войлочной фабрики.

Жюли, застывшая рядом на столе, обмакнув хвост в кофе, терпеливо ждала инсайта. Греков клавишей «бэкспейса» раздраженно удалил текст. Встал, размялся, подтянулся на турнике, сходил на кухню за кофейными зернами, которые еще тогда прикупил на Мясницой, и вернулся за компьютер. Разложил кофе по кучкам и принялся вдыхать. Шоколадно-цитрусовые оттенки наводили на мысли об обеде, о прогулке, о том, что неплохо бы сходить с Мирой в театр и отведать в буфете безе, что Жюли нужно заказать две упаковки паучей с говядиной, а для Квакилы запастись куском жирного мяса и мелко его порубить…

Потыкав в клавиатуру, Сергей Петрович выдавил из себя пару посредственных абзацев, не передающих ни атмосферы восточной лавки, ни сути разговора героев, хлопнул ладонью по столу и уставился на Жу.

– Что происходит, дорогая?

Недовольным хвостом кошка отбивала мерные удары, уши ее были заложены назад, взгляд высокомерен, поза презрительна.

«Ничего не попутал? Это тебе нужно объясниться!» – говорила она всем своим видом.

Греков почесал затылок, выключил монитор, достал из кухонного шкафа малиновый зефир и, набив рот, замычал от удовольствия. Нежная сладость обволокла язык, и писатель мгновенно забыл о неудаче, показавшейся ему случайной.

Вечером рассказал об этом Мире.

– Ерунда ведь, правда? – заискивающе спросил он подругу. – Просто я отхожу от операции, да?

– Да как сказать, – хмыкнула Мира.

Ее недвусмысленная фраза и долгий изучающий взгляд вновь заставил Грекова покрыться мурашками.

День за днем, месяц за месяцем он пытался выжать из себя продолжение романа, но мысли упорно сбивались в сторону, сюжет не складывался и времяпровождение за компьютером, которое ранее приносило глубокое удовлетворение, начало утомлять и раздражать. Кошка вообще перестала садиться за писательский стол, и Грекову казалось, что, даже беседуя на балконе с Квакилой, они обсуждают его, Сережину, бездарность и неудачливость. Ворона, прежде восхищенная и подобострастная, стала насмешливой и оценивающей.

Греков попытался списать эти перемены на свою мнительность, но из издательства каждую неделю начала звонить редактор Валя и уточнять, когда автор завершит обещанную книгу. Согласно контракту, каждые девять месяцев Сергей Петрович должен был выдавать новое произведение. И Греков ни разу не нарушал обязательств. Ровно сорок недель – от задумки и до финальной фразы – он вынашивал роман и точно в срок являл его миру, как мать рождает на свет здоровое, счастливое дитя.

Греков понимал, что несоблюдение условий ведет за собой невыплату гонорара. Его счет в банке стремительно таял, тем более что основной статьей расходов стали продукты-деликатесы и походы по ресторанам.

Сергей Петрович оброс приятелями, откуда-то нарисовались школьные и институтские друзья, которые с удовольствием разделяли его трапезы. Греков потихоньку начал пробовать пиво, вино, коньяк, текилу и обнаружил, что мир не так суров, как казался раньше, а собеседники, даже самые недалекие, сквозь алкогольную завесу выглядят вполне себе содержательными. И главное – находясь подшофе, он стал смеяться. Тупые высказывания, пустые фразы, примитивные шутки находили отзыв в душе и поднимали тонус.

Когда он передавал их Мире, та мрачнела и трогала его лоб тыльной стороной ладони.

– Ты глупеешь на глазах, – говорила она, – я тебя не узнаю. Какое-то старческое слабоумие.

– Да брось, Мира, – отвечал Греков с нарочитой веселостью. – Просто наконец я почувствовал вкус к жизни!

– Ты становишься одним из многих, – мрачнела подруга и раскладывала колоду. – Раньше ты всегда выходил рыцарем мечей – в твоем контексте это означало «гениальный писатель». Сейчас же карты не показывают тебя вообще.

– Что это значит?

– Тебя нет, понимаешь? Ты исчез. Вселенная тебя не видит. Может, ты все-таки попробуешь писать?

– Пробую каждый день. Не пишеццо.