Желчный Ангел

Каждый раз, видя искреннее раскаяние Грекова, Мира надеялась, что залихватских подвигов больше не повторится. Но не проходило и дня, как ее Сергу-ня совершал новый маневр, переплевывая былые заслуги.

Как назло, возле его дома уже обосновалась пара шпионов-журналистов, готовых немедленно вписать в историю причуды запойного писателя. И Сергей Петрович их не подвел. Буквально через несколько дней после операции по выравниванию носа он кинулся на спасение черной ободранной Мани – бездомной кошки, которую недолюбливала Квакила. Маня, завидев его во дворе, часто кидалась в ноги и молила о еде. Автор чесал ее между плешивых ушей и выдавливал на асфальт у подъезда заранее заготовленный пауч с влажным кормом. Маня с грозным урчанием сжирала его и вновь смотрела на Сережу лимонными глазами.

– Не могу тебя взять, милая, – оправдывался Греков. – Моя Жюли не примет, приревнует, раздерет в клочья.

Маня утыкалась в икры писателя облезлой головой, думая про себя: «Какое мещанское имя – Жюли! Гори ты в аду, домашняя сволочь!»

Впрочем, все попытки Сергея Петровича пристроить Маню в семью завершались провалом. Вольнолюбивая кошара либо сбегала, либо заливала мочой какую-нибудь ценную вещь – и вновь оказывалась на улице.

– Какое свободомыслие! Какая независимость и неподкупность. Браво, Маня! – говорил ей Греков, встречая у подъезда. – Я бы все продал за теплую постель и миску еды.

Маня, впрочем, сама ругала себя за идиотские поступки, но на дворе стоял март, впереди лето, и… мятежная душа просилась вон из пыльных квартир. К тому же за Маню вели бои двое полосатых ухажеров. Они сатанински орали по ночам, завывая и клокоча, и были прокляты жильцами дома до седьмого колена.

Жюли, слыша эти вопли, прыгала на подоконник и тревожно поворачивала ухо к стеклу.

– Мррау? – спрашивала она хозяина.

– Да, это твои потенциальные женихи беснуются, – отвечал Сергей Петрович.

– Мррау! – возмущалась Жу.

– Ну, дорогая, либо мужики, либо квартира в Москве со всеми удобствами, одно из двух, – пожимал плечами писатель.

Стерилизованная Жюли утыкалась глазами в черную мартовскую ночь и вздыхала.

«Лучше все же квартира», – делала она внутренний выбор и, успокоенная, забиралась в горячую постель хозяина.

В ту ночь кошачьи крики были просто нестерпимыми. К ним присоединились собачий лай, воронье карканье и шум первого ледяного дождя. В этой какофонии было что-то особенно раздирающее душу.

Сергей Петрович с заклеенным пластырем носом долго ворочался в кровати, клал голову под подушку, затыкал уши, но в итоге был окончательно разбужен Жюли. Она звала его к кухонному окну, из которого вопли казались наиболее разборчивыми.

– Ау! – Звук ударялся прямо о стекло. – Ау, ау!

Греков закрыл Жюли в ванной и распахнул окно. Предрассветное небо выглядело зареванным и холодным, над кроной лысого тополя вилась стая ворон. Под ними на верхней ветке чернела какая-то тряпка.

– Ау! – орала тряпка. – Ауууу…

– Маня! – воскликнул Сергей Петрович. – Как ты туда забралась?

Экстренные ситуации вводили Грекова в ступор. Он знал только один выход – позвонить Мире. Но в пять тридцать утра это показалось кощунством.

Писатель натянул джинсы и свитер, накинул кожаную куртку и выскочил во двор. Тополь дотягивался до третьего этажа, а на уровне второго, как бусина на нитке, балансировала Маня.

– Кыс-кыс-кыс, – орал снизу Греков, – кыс-кыс! Слезай, дура!

Его надрывное отчаянное «кысканье», прозвучавшее во всех мажорных и минорных тональностях, было прервано здоровенным мужиком, в одних трениках выскочившим из подъезда.

– Еще раз кыскнешь, я убью тебя, урод! Мне только через час вставать, а ты орешь как оглашенный! – рявкнул он.

– Так кошка на ветке, ей страшно, – оправдывался Греков. – Породистая, полтора ляма стоит. Лестница есть? Тыщу дам.

– Пять тыщ за сорванный сон, – сообразил амбал.

– Давай, неси быстрее, – согласился писатель.

Через минуту мужик вынес стальную стремянку и деревянную лестницу.

– Друг на друга поставим, иначе не доберешься, – сказал сосед.

Они долго пытались воткнуть ножки стремянки в каменный снег на газоне, а затем на верхнюю площадку водрузили деревянный трап, уперев его в ствол.

– А дальше как? – недоумевал Греков. – До кошки еще метра два.

– Дальше по веткам, мужик, – подбодрил его верзила. – А как еще? Иначе твои полтора ляма будут орать тут, пока не сдохнут. Эти суки сами не спускаются.

Сергей Петрович замер, устремив взгляд к верхушке дерева. Дождь прекратился, небо посветлело и подернулось розовато-оранжевой марлей. В недрах ветвей сидела Маня, осипшая, потерявшая надежду. Над ней, истерично крича, кружила стая воронья, мечтая поживиться неосторожной дурой.

«Как символично, – подумал писатель, – надо этот эпизод куда-нибудь впихнуть».

– Ты чё завис, мужик? – тронул его за плечо сосед.

– Чёт боюсь, – признался Греков.

– А ты дерни! – посоветовал амбал.

– В каком смысле?

– Ну, выпей! Для смелости.

Сережа подумал, что дерево гораздо ниже пятиэтажного торгового центра, куда он буквально вспорхнул на парах алкоголя, и совет верзилы не показался ему бессмысленным.

– Давай вместе, – предложил он мужику.