Желчный Ангел

Сбитые мужики, потея о натуги, водрузили памятник в кузов грузовика. Машина выехала из двора, опыляя девственную сирень грязным дизельным выхлопом.

Только спустя несколько лет, когда зацвел тот же куст сирени, Мира рассказала родителям о кукле, упавшей в гроб.

Неожиданно мама всплеснула руками и закричала: «Почему ты не сказала сразу? Она забрала с собой твоего ребенка!»

Мира снова не уловила связи между игрушкой, мертвой бабушкой и каким-то ребенком, обиделась на маму и поклялась ни за какие коврижки не ходить больше на похороны.

Но это было позже, а пока, пятилетней дурочкой, она плелась в процессии за гробом и оплакивала пупса под траурный марш Бетховена в исполнении небольшого, но слаженного оркестра.

Тот майский день в мельчайших подробностях пронесся в памяти Миры, и она нехотя сказала подругам:

– Ну была у меня одна прабабушка, Ада Яковлевна. Но она какая-то странная. Да и мы с ней почти незнакомы.

– Это неважно. Они все ку-ку, – ответила Ирка. – Зовем!

Они встали вчетвером у стола и поднесли руки к голубому блюдцу.

– Дух Ады Яковлевны, приди к нам! – взвыла не своим голосом Ирка. – Повторяйте!

Гадальщицы, стоявшие плечом к плечу, дружно забасили:

– Дух Ады Яковлевны, приди к нам!

Мира поперхнулась от смеха, но подруги с двух сторон пихнули ее в бок.

– Ржать нельзя, может обидеться.

Они еще несколько раз повторили имя прабабки, но безрезультатно.

– Вспоминаю, она была глуховата, – сказала Мира. – Может, погромче?

Школьницы взвыли еще раз и даже добавили слово «пожалуйста». Ответа не было.

– Бабка Ада, та, что забрала с собой моего пупса! Приди уже к нам! – психанула Мира.

Девчонки прыснули, но внезапно блюдце дернулось, завибрировало и тронулось с места.

У Миры от ужаса вспотели ладони, по позвоночнику прошел ток и ударил испариной в лоб. Она закричала и одернула руки. Блюдце, задумавшись, приостановилось, но под шиканье подруг Тхор вернула руки обратно.

Ада Яковлевна оказалась прелюбезной дамой. С радостью называла имена суженых, среди которых были не только русичи Владимиры и Андреи, но и неведомый нормандец Гийом. А также щедро предсказывала оценки на ближайших контрольных.

– Выйду ли я замуж за Грекова? – спросила Мира, пребывавшая как в дурманящем сне.

Блюдце заметалось по всему ватману, нарезая круги между «да» и «нет». Потом остановилось, задумалось и набрало по буквам:

– С-л-у-ж-и е-м-у.

Бабку отпустили нескоро. Решив проверить ее правдивость, вызвали еще пару духов и по традиции встретили Рождество с Пушкиным. Он, как и предсказывали гадальщицы, паскудничал, обзывал дев дурами и приглашал на свидание. Со временем школьницы сели на стулья, убрали руки и устало наблюдали за выкрутасами блюдца.

Одна Мира, держа на расстоянии ладони, то приближала их, то отдаляла от помадной стрелки, пытаясь экспериментальным путем установить истину.

– Мирка, с тобой тарелка особенно быстро бегает, – заверила подруга. – И духи какие-то разговорчивые. Теперь каждый раз будем тебя звать.

С тех пор и до конца института Тхор пыталась найти научное объяснение движению блюдца, но мало-мальски убедительных ответов не услышала. Оно перемещалось. Само, без физического воздействия. Силой ли ее собственной мысли или потустороннего вмешательства, но посудина двигалась, и это глупо было отрицать, как нелепо оспаривать гром или смерч.

Впоследствии один натуралист убеждал ее, что тарелку толкает теплый воздух, образованный в результате нагревания. Но она посадила оппонента перед собой, подержала над свечкой блюдце и положила на стол.

– Движется? – спросила она.

– Нет, – признал тот.

На этом вопрос был закрыт. Рождественское гадание разделило Мирину жизнь на до и после. Оно будто бы фонариком высветило ту часть девочки, которая особенно отличалась от остальных людей. Исход любого события, будь то оценка на экзамене или простуда, Мира видела заранее во снах. Видела не напрямую, аллегорически, но всякое иносказание ловко умела расшифровывать.

– Я устала от своих снов, – жаловалась она еще в студенчестве Грекову. – Я не хочу ничего знать наперед, меня это тяготит!

Со временем к Мире пришло осознание, что ее собственные действия не хаотичны и не спонтанны, а управляются кем-то Иным. Этот Иной порой принимал облик: в тех же снах она видела лицо – одновременно мужское и женское, родное и незнакомое. Огромные глаза, серебряные кудри, вырезанные мраморные губы. Губы были сомкнуты, они не произносили слов. Но всякий раз, когда к Мире приходило грядущее, она мысленно соприкасалась с этим ликом и по неуловимым движениям век, ресниц, тонкому надлому морщинок возле глаз понимала, что не брошена, направляема, ведома.

Карты Таро были лишь прикрытием. Своеобразной лупой, увеличивающей то, что и так было ей видно. И неким понятным людям механизмом добычи информации из будущего. Раскинула – рассказала – заплатили.

Греков это чувствовал и не любил, когда она раскладывала на него колоду, буравя глазами в районе солнечного сплетения.