Железная бездна

Я уже видел эту башню с короной. Она была на гравюре Павла, присланной мне в подарок Менелаем. Гравюра висела в чайном павильоне Красного Дома, и я пользовался ею для духовных упражнений – но когда Менелай сказал, что не знает смысла этого изображения, я потерял к ней интерес.

Наверно, Юка была права – меня создали нелюбопытным специально. Какое карете дело до вида за окном?

Надпись на обелиске была уже другой.

Я, Франц-Антон, отразился в сем зеркале, стал Змеем – и всем сердцем выбрал покой вечности, отвергнув суету мгновения. Я понял, что существование состоит из перемен, а любая перемена таит в себе боль. Теперь я сделаюсь вечным покоем, источником утешения для подверженных распаду существ.

Я буду неизменным светом – а тени на экране бытия, поднимая ко мне свой взор, будут шептаться, что истинная природа всякой тени во мне. Это так и не так, ответит любовь в моем сердце.

Спокойный Флюид, неподвижно сияющий – от него пойдет отсчет дней. Светоносный Змей, оставшийся за мной, пусть станет мне памятником – и назиданием тому, кто захочет, подобно мне, повернуть рычаг.

– Это правда, – сказал я. – Он действительно стал богом.

– Или просто позволил Богу светить сквозь себя, – ответила Юка. – Как делали все, кого на Ветхой Земле называли богами.

– Но что стало с ним самим?

– Идем посмотрим…

Мне представлялось святотатством даже приближаться к часовне – но после слов Юки я понял, что никто этого не запрещал. Мы пошли вперед.

Часовня казалась сделанной из кусков светящегося янтарного стекла в серебряной оправе. Но когда мы подошли ближе, я увидел, что это не стекло. Это был Флюид, сгущенный до янтарного свечения (скорей всего, светился не сам Флюид, а какой-нибудь эфирный разряд, разделявший его с элементом воздуха).

Стоять рядом с часовней было трудно – лучащаяся от нее благодать походила на нестерпимый жар. Я увидел дверь. Это был оранжево сияющий прямоугольник.

– Войдем? – спросила Юка.

– На двери нет ручки, – ответил я. – Если бы здесь ждали гостей, она была бы.

– Может быть, ее можно открыть с помощью Флюида?

Я попытался сделать это. С таким же успехом можно было чиркать зажигалкой в жерле вулкана.

Юка шагнула в проход – и ее отбросило назад.

– Осторожнее! – сказал я.

– Попробуй ты. Может быть, твоя треуголка – это пропуск.

Я неохотно подошел к двери, зажмурился и шагнул вперед. У меня в ушах затрещало, примятые треуголкой волосы попытались встать дыбом – и в самом центре моего мозга полыхнул яркий свет.

Сперва мне показалось, что меня тоже отбросило назад. Но когда я открыл глаза, я стоял внутри часовни.

Увиденное мной было настолько жутким, что я немедленно развернулся и попытался выйти обратно. Но это не получилось – я словно налетел на стену из горячего стекла.

Стена эта, однако, была совершенно прозрачной изнутри. Я отчетливо видел Юку.

– Алекс, – крикнула она, – ты меня слышишь? Ты в порядке?

– Не кричи, – сказал я. – Я слышу.

– Что там?

Я собрался с духом и повернулся к центру часовни.

Там стоял baquet – вырезанный из благородного темного дерева и покрытый искусной резьбой. Он покоился на подставке, затянутой синим бархатом.

Вокруг, в удобных старинных полукреслах, сидели мумии в расшитых золотом ливреях (я вспомнил выражение «ливрейный медиум» – видимо, это и были они). Сперва я решил, что их двенадцать – по трое на каждом из концов начертанного на полу павловского креста.

На мумиях были короткие напудренные парики с вырезом сзади, позволявшим затылку касаться электрода, соединенного с baquet. Высохшие лица казались смуглыми индейскими масками с черными щелями глаз.

Лестница из легких металлических ступеней бежала вверх по стене. Что-то сияло и дрожало под самым потолком – и, уже догадываясь, что увижу, я поднял глаза.

Там была небольшая круглая площадка, где стоял высокий черный трон с серебряной спинкой и подлокотниками, немного похожий на кресло Галилео.

На троне сидел Франц-Антон Месмер в голубом камзоле, с муаровой лентой и звездой на груди.

Он тоже был мумией. Но его веки были закрыты, а на губах застыла улыбка, которую даже небытие не смогло лишить очарования. Это было счастливое лицо, и оно казалось живым – словно надо мной парил спящий аскет, забывший про материальную основу вещей.