Железная хватка графа Соколова

— Этот прохиндей что, на курорт попал? Почему, Аполлинарий Николаевич, по твоему указанию, его кормят как генерала на званом обеде? Да он просто издевается над нами: жрет за троих, а делает вид, что ничего не соображает и говорить не может. Симулянт, тьфу! — Дернул за руку Жирафа. — Прекрати комедию! Хочет жрать — дай ему тюремную баланду и пусть сам хлебает. А то, вишь, изображает, будто ручки у него парализовало. Чтобы не заставили написать чистосердечное признание.

Соколов широко улыбался. Сахаров стал нервно расхаживать туда-сюда. Вдруг подскочил к Барсукову, грозно выпячивая глаза, должно быть, в двадцатый раз спросил:

— Отвечай: подлинное имя, место и год рождения?

Барсуков бессмысленно таращил глаза и что-то мычал — не разобрать. Жираф закончил кормежку, краем простыни вытер преступнику рот, поправил одеяло. Сахарову окончательно изменила выдержка. Он крикнул:

— Ты у меня заговоришь, да поздно будет!..

Признайся, на кого работал? — Схватил со стола бутылку шартреза, которую Соколов приказал поставить для пациента, налил полстакана, махом выпил. Малость остыв, спокойней продолжил: — Барсуков, пойми: мы тебя как германского шпиона отдадим под военный суд. Приговор? Твою веревку уже палач намыливает. Но выход пока есть: мы предлагаем сотрудничество. И жизнь оставим, и...

Роскошный ужин

Сахаров вдруг повернулся к Соколову:

— Слепок привез? Четкий он?

— Как портрет государя на золотых монетах, что ты мне проиграл!

Соколов осторожно вынул из пакета слепок, подошел к лежащему Барсукову и стал его прилаживать к все еще сохранявшему четкие следы укусу. Преступник не шелохнулся, только подозрительно скосил вниз глаза. Жираф вытянул шею. Сахаров, полный любопытства, присел на корточки.

— Есть, точно совпадает! — Соколов широко улыбнулся.

— Теперь-то, подозреваемый, вы признаетесь? — зло проговорил Сахаров.

Барсуков изобразил на лице очередной приступ идиотизма и начал кряхтеть:

— Аа-аа!

Жираф извиняющимся тоном весело проговорил:

— Извиняйте, мы покушали, теперь желаем на горшочек, то бишь на парашку — какать!

Соколов рассмеялся и вышел. Сахаров сжал кулаки:

— Этот тип издевается над нами! Его болезнь — как на бабу залезть. Ты ему еще никого не пригласил? На ужин припас ананасы в шампанском?

— Нет, четыре фунта малосольной семги и полфунта паюсной икорки с горячими калачами и сливочным маслом, — серьезным тоном сказал Соколов.

Сахаров изумленно выкатил глаза:

— Это... правда?

— Конечно! Дело потребует, я и баб ему в камеру предоставлю. Ты, Женюля, замечательный сыщик, но почему-то влюблен в мертвячину — в инструкции и параграфы, которые на Руси испокон веку дураки любят сочинять. А каждый человек, как и подследственный, требует отношения деликатного и вдохновенного. Завтра убийца и шпион расколется до...

В этот момент где-то страшно ухнуло, задребезжали стекла, завыли собаки. Из палаты раздался громкий хохот. Сыщики открыли дверь: дико выпячивая глаза, сидя орлом над парашей, Барсуков смеялся. Вдруг он замолк, скосил рот, и его лицо вновь приняло идиотское выражение.

Вскоре стало известно: взрыв произошел на химической фабрике Барсукова, взлетел в небо его обширный кабинет. Двое жандармов, проводивших обыск, мастер фабрики и старший лаборант погибли, Рогожин контужен и отправлен в больницу. Кабинет, как выяснилось, был заминирован.

Мудрый план

На другое утро хоронили Соньку. Соколов не отходил от сухонькой женщины лет сорока, лицом и особенно глазами удивительно схожей с покойной. Это была ее мать. Народу собралось много. Соньку любили за ее веселость и доброту. Соколов сказал над гробом несколько слов — люди плакали.

С кладбища Соколов отправился к Рогожину. Там уже сидел нахмуренный Сахаров. Едва гений сыска поприветствовал товарищей, как без доклада в кабинет ввалился Жираф.

— Пациент заговорил? — спросил Соколов.

— Так точно! Барсуков — мужик здоровый, наголодался он, пока в лежку лежал. Увидал — семга нежная, малосольная, с калачами все четыре фунта сожрал, подлец, ничего не оставил. И полфунта икры раздавил. Прошло несколько времени, мычать начал, — все, как вы, Аполлинарий Николаевич, предупреждали: его жажда стала терзать. Я ему ласково говорю: «Утешь меня, братец, скажи: желаю-де попить! Тут же налью: хочешь крюшону, хочешь крепкого чая с халвой, хочешь винца. Ну?» Терпел, паразит, долго, крутился, словно его кто изнутри грызет, язык аж стал высовывать — весь распух. Ну, думаю, капут, сейчас запоет! И точно, как заорет: «Дай пить, пить, пить!»

— Дал?

— Обязательно! Нацедил в кружечку сладкого шартреза — донышко прикрыл, и дал — одним махом осушил. Так что наш фрукт вполне созрел.

— Молодец! — Соколов обнял Жирафа. — Как и обещал, представлю тебя к медали.

Таинственный Ульянов

Допрос бесплодно длился почти до двух часов ночи.

Барсуков оказался трудным орешком. Он шипел:

— Все равно в петлю меня засунете. Буду молчать.

Жираф заботливо то и дело приносил крепкий горячий час с печеньем и ватрушками.

Соколов, казалось, использовал все разумные доводы — убийца сокрушенно качал головой и твердил: