Железная хватка графа Соколова

Соколов полагал уехать из Саратова тихо, незаметно. Но гостеприимные хозяева таким планом возмутились. Отъезд графа стал всенародным событием. Губернатор Сергей Сергеевич Татищев хорошо был знаком со старшим Соколовым. Он памятовал о близком знакомстве бывшего члена Государственного совета с императором и несколько преувеличивал теплоту их отношений.

Именно Татищев вызвал к себе в служебный кабинет губернского присутствия на Новособорной площади полицмейстера Дьякова, усадил в глубокое кожаное кресло и доверительно произнес:

— Мне нынче протелефонил граф Соколов, попрощался. Завтра отбывает в Петербург.

— Поездом номер сто шестьдесят. — Дьяков плотоядно зашевелил своими усищами, которые обыватели метко сравнивали с рулем велосипеда. Он понял, о чем пойдет речь.

— Да, утренним! Мы уже выкупили для графа отдельное купе. Николай Павлович, надо эту столичную штучку достойно проводить. Из-за одного-двух негодяев-революционеров, затесавшихся к нам, в Петербурге может возникнуть неправильное мнение о нашей деятельности. Этот Соколов, я знаю, вхож в самые высокие круги. Сделайте, полковник, так, чтобы...

— Проводить с почетом? Это, Сергей Сергеевич, обязательно-с. Я сам хотел к вам прийти с проектом. Пусть о нашем городе у графа останутся самые нежные воспоминания. Более того, подарок у меня имеется, навроде взятки — старинная булава. Сама хоть из дерева, да отделана золотом, цветными каменьями, бирюзой — загляденье. Якобы у турецкого шаха граф Суворов завоевал.

— Да ты-то, Дьяков, где взял?

— Отобрал у жида-антиквария, на Митрофановском крытом рынке у него лавочка. Очень прилично, коли вы, Сергей Сергеевич, презентуете.

— Преподнести, пожалуй, не лишнее. Только происхождение булавы темное. Может, этот жид спер ее где? Вручишь сам.

Слезы прощания

Полицмейстер Дьяков был замечательным выдумщиком. Для начала был пущен под нож весь отпечатанный тираж «Саратовских ведомостей» и оттиснут новый. Во всю первую полосу громадными буквами набрали: «Люди всех сословий и вероисповеданий опечалены — гений российского сыска граф А. Н. Соколов покидает Саратов. Осиротевшие, мы глубоко скорбим и жаждем новых свиданий».

Это стало сигналом для любопытных: несколько сотен людишек приперлись на вокзал. Мощное полицейское заграждение сдерживало их натиск. Вдоль всего дебаркадера протянули новую ковровую дорожку. Возле спального вагона, в котором ехал Соколов и в который никому билеты больше не продавали, были постелены два больших ковра — шелковых, персидской работы, которые Дьяков приказал доставить Андрею Бендеру, купцу второй гильдии с Никольской улицы.

Тут же на перроне сервировали большой стол. Полдюжины фрачных лакеев носились с подносами, норовя накормить, а больше — по российскому обычаю — напоить отъезжающего и провожающих.

Оцепление было прорвано, когда прибыл сам камергер, коллежский советник и кавалер Сергей Сергеевич Татищев. Пришлось наводить порядок самому Дьякову, которого людишки боялись до дрожи в коленях и онемения во всех членах.

Распушив баки и подняв хрустальный бокал, губернатор задушевным тоном пробасил:

— Не отвратить неизбежность рока, не отсрочить печального мига! Души наши скорбят, сердца обливаются кровью. Замечательный гражданин и достойнейший продолжатель славного рода Соколовых, столько поколений верно служивших благу Отчизны, оставляет наши пределы. И только здравая мысль, что столь замечательный муж необходим империи в более важном месте, несколько лечит нашу душевную рану, утешает невыносимую боль. Выпьем за гения российского сыска, — губернатор шагнул к герою этой сцены, роняя капли на лакированный ботинок, — за вас, бесподобный Аполлинарий Николаевич, разорившего осиное гнездо преступности. Ура!

Сувенир

— Ур-ра! — прокатилось над вокзалом и замерло где-то вдалеке, у разъезда. Полицмейстер Дьяков, тремя днями раньше контуженный и безмерно гордый этим обстоятельством, ибо ждал награды, махнул белым фуляром оркестру пожарных. Те грянули прекрасный марш «Прощание славянки».

Лакеи протянули Соколову и губернатору большие серебряные ложки, похожие на чумички, наполненные зернистой черной икрой, — закуска.

Жираф, уже успевший изрядно подогреть свой организм, со слезами на глазах проговорил:

— Аполлинарий Николаевич, вы можете на меня обижаться, но я вам вынужден сказать всю правду — вы прекрасной души человек. Позвольте, граф, поцеловать вас. Я вас так люблю, что никакая фантазия объяснить того не умеет.

Изрядно пошатываясь и вполне счастливый, ибо сегодня ночью полностью помирился со своей непреклонной супругой Еленой, тюремный доктор Субботин тянул Соколова за рукав:

— Простите, Аполлинарий Николаевич... Я с горя теперь выпил в полный серьез. Хотите прикажу, чтобы... Эй, че-ек, дай сей же миг их превосходительству графу ветчину с зеленым горошком. Не надо? Че-ек, отставить, не надо. Я виноват, ибо вызывал вас на дуэль. Беру свой вызов обратно.

Дьяков сердито пошевелил усищами и прошипел:

— Кыш отсюда, шпингалявки!