Железная коза

— Да, настоящий инспектор, — уважительно пробормотал солдатик, расстегивая тесный, как «Запорожец», крючок воротничка, только процессия скрылась из виду. — Таких бы побольше. Жизнь стала бы правильной. С уважением.

— Сопля ты еще судить, — утирая сушившейся на заборе портянкой пот со лба, изрек Перхучо. — Почитай, весь последний год меня терроризирует этот Лахудр. В прошлый раз грабителем прикидывался, в позапрошлый — «крышей».

— Кто же он? — опустились руки у солдатика не по уставу.

— Челнок. Хозяин этого каравана. В следующий раз в степь уйдем и там отсидимся. Как басмачи.

— Просто хозяин?!

— Не просто. — Старший по чину от безнадежности высморкался на левый ботинок. — Дядя у него — сам Евбденикр, нарком пункта приема взяток. И ежели б этот Лахудр по-человечески, мирно водил караваны, я б ему не то что акциз, я б ему еще и НДС платил-возмещал. А он артачится, хочет самостоятельность показать, думает, без дяди обходится. Каждый раз, как срок подходит, у меня душа в пятки. Сегодня видишь, шнобель расквасил, а в прошлый раз в роль вошел, чуть не застрелил.

— Погодите, Евбденикр…

— Во-во. Евбденикр. Тайное распоряжение дал касательно племянничка. Опекать. И не дай бог племянничек догадается. А Лахудр, шайтан его забодай, думает, самый хитрый. Думает, меня, старого волка, обдурил. Шпана.

— Погодите, Евбденикр три дня назад смещен с должности за недостачу. Я в газете читал.

Майор собирался вернуться в караулку, но так и замер. С поднятой ногой.

— Повтори, голубчик.

— Три дня. За недостачу.

— Голубчик, я не ослышался? Именно Евбденикр? — У отставного майора выступили слезы радости. Огромные, как крысы на мясокомбинате.

— Он.

— Есть бог на свете. — Мигом помолодевший лет на сорок маленький Перхучо в коротеньких штанишках вприпрыжку побежал отмечать в календаре, выдранном из журнала «СпидИНФО», сколько дней осталось до следующего появления экс-племянника. Имя майора значило «Никогда он не станет полковником»

* * *

Успешно вернулся с богатым караваном стройный, как вермишель, Лахудр-гирей в родной Мордорворот. Все бы хорошо. Да скрутила парня тоска. Не милы ему стали хрустящие, как пальцы, салаты из одуванчиков и постные щи. Томление какое-то в груди ерзает, облизывает его беспокойное коммерческое сердечко. Мается Лахудр-гирей, не отвечает на телефонные звонки отставного дяди. Не торопится сдавать хвосты в вузе.

ИЗ ДОКУМЕНТОВ

Стих, сочиненный студентом Лахудр-гиреем в состоянии тоски

У ВОЙНЫ НЕ ДЕТСКОЕ ШТИРЛИЦО

Гулял Исаев одинокий.
На Вильгельм-штрассе ни души.
Лишь раздавались в уоки-токи
Скупые вздохи Чан Кай Ши.

Резьбой чело змеили мысли,

До плеч ходили желваки.
Давно ль листал Агату Кристи
На берегах Москвы-реки?

А за морем цветет береза

И мечет стрелы лук-порей.
Смахнув с бровей скупые слезы,
Шепнул герой: «Азохен вэй».

Шепнул фашистам оголтелым,

Заочно каждому шепнул.
Ведь Штирлиц был, как Рембо, смелый
И с пылу-жару урну пнул.

Над ним Моссад заносит руку

И душка Мюллер на хвосте.
А он, служивый, ищет явку
Во всем, у всех, всегда, везде.

Вышел из дома, побрел куда глаза глядят. Улица, фонарь, аптека. Безрадостный и скучный свет. Сквер. Сел на лавочку. Не сидится. Пересел.

Солнце раздавленным клопом прилипло к зениту. Граждане ходят потные, словно намазанные великолепным, по вкусу очень похожим на настоящее коровье масло третьего сорта маргарином «Рама». Рядом со скамейкой вытянулся ввысь черный, как горелая спичка, ствол пальмы. А листья на пальме зеленей импульсов в окошке осциллографа, но не зеленей тоски молодого предпринимателя. А на соседней лавочке — парень и девушка. Парень читает дряхлый пергаментный свиток, девушка, широко разинув рот, слушает. Рот напомнил коммерсанту обручальное кольцо.

— Любовь, — читал парень, — есть некоторая врожденная страсть, проистекающая из созерцания и неумеренного помышления о красоте чужого тела, под действием каковой (страсти) человек превыше всего ищет достичь объятий другого человека и в тех объятьях по обоюдному желанию совершить все, установленное любовью…

Ах, как это подлинно, как это верно, — подумалось стройному мученику Лахудру.