Железная коза

— Матушка государыня! — пустил петуха петух, спорхнул с бетонного края колодца и кинулся в ноги.

— Женщина, — бессмысленно констатировал осел, женщин он не понимал. В метафизическом смысле.

— Я так кумекаю, бить меня уже не будут, — вздохнул сникший, как объем продаж после праздника, Шмарик и вильнул хвостом. А куда деться?

Озноба Козан-Остра поняла звериный язык, этот талант остался у нее с козлиного инцидента. И не то чтобы обрадовалась встрече. С некоторых пор она разучилась радоваться. Да, внешне оставаясь прелесной манящей девой, вдова внутренне переродилась в мрачное, думающее только о достижении власти, существо. Готовое шагать по костям, загадывая желание: «Если ни разу не оступлюсь, пусть драпающий Кощубей не успеет вывезти золотой запас».

Теплую встречу княгиня Озноба приняла, как должное, как проигрыш нашей сборной на отборочных соревнованиях. И нисколечки не смущаясь, пронзила жалом лжи уши бесхитростных встречных. Нет, точнее спустила гадюк тщеславия на сусликов их, домашних животных, чаяний:

— Милостивые государи, спешу вам сообщить, что в настоящее время я являюсь представителем Счетной Палаты. И следую в Мутотеньск Берендейский с ревизией. В мои полномочия входит возможность привлечения добровольных помощников. И я предлагаю вам стать внештатными сотрудниками, ибо мне одной все взятки не унести. Считаю до трех. Раз, два…

— А что это нам даст? — бесхитростно полюбопытствовал честноглазый осел.

— Травоядное, — брезгливо прошипел лебедь, — ты не врубаешься, что Счетная Палата — это круче Палаты мер и весов? — и начал нервно точить когти о бетон. Извлекая таким образом препротивнейшие звуки, он надеялся привлечь внимание читателей к своей крайне эпизодической роли в романе.

— Неужели? — кудахтнул Копчик, далекий от мирского.

— И что, их никто никогда не бьет? — недовольно отреагировал пес-стоматолог и поднял лапку на столбик с ругательной надписью «Не копать. Электрокабель».

— Два с половиной! — напомнила вдова. — Если мы обнаружим в финансовой отчетности князя Кощубея нарушения, он выполнит любое желание каждого, кроме того вы все являетесь победителями конкурса и награждаетесь бесплатными путевками в Мутотеньск. За ваш счет только питание и гостиница. Да не оскуднеют на бензозаправках вашей решимости автоматы с семьдесят шестым и девяносто вторым.

— Я попрошу у волшебника ум, — решил осел, меланхолично слизнув валявшийся под ногами пук соломы, — и придумаю много-много красивых и нужных людям рекламных слоганов. Таких, как «мужчина любит галазми, а женщина — языком».

— А я, — надумал пес Шмарик, — потребую большое сердце. Ведь тогда я стану острее чувствовать не только свою, но и чужую боль. Железно. — После поднятия лапки у него на душе было светло и легко. Он твердо знал, что истинное призвание интеллигенции — страдать, как папа Карло…

— А я хочу получить смелость, — распушил перья на толстой шее так, что они стали похожи на львиную гриву, и кукарекнул маэстро петух. — Тогда я отважусь на исполнение условия, чтобы снова быть человеком. Ничто человеческое мне не чуждо.

— Ну что ж, ребятки, за мной на Изумрудный город… тьфу, на Мутотеньск Берендейский! Шаг вправо, шаг влево — авансовый отчет.

Собственно, само их путешествие описывать не стоит. Ну жажда, блин, лишения, ну миражи: Голливуд, Диснейленд, Уолл-стрит — ничего особенного. Княгиня Озноба смотрела и не знала, как убедить колдуна Кощубея вернуть скипетр, но знала, что обязательно расцарапает ему морду. Ведь по гороскопу она была рыбой, сначала прилипалой, потом золотой, потом летучей, теперь — иглой. Ну грифы каркали как положено…

Правда, случился один забавный эпизод. Повстречался им одинокий, как последняя сигарета, путник в греческом прикиде от «Совмехкастория».

— О, незнакомая милия дева в компании разных домашних питомцев.
Лик твой узрев, преклонил бы колени, когда б на ногах я держался получше.
Лет уже десять, как взяли мы Трою, но праздник слегка затянулся.
Я перепил всех, теперь возвращаюсь домой, а зовусь Одиссеем.
Как объяснить Пенелопе свое опозданье, не знаю.

— М-да, — холодно улыбнулась Озноба Козан-Остра, вдова с понятием, словно угостила мороженым. Она теперь улыбалась только холодно. — Будь здесь один мой «хороший» знакомый, он бы рассказал анекдот о том, как послал царь грека, асирийца и скифа в пещеру к циклопу…

Путник тут же прервал луноликую:

— О, незнакомая милая дева в компании добрых домашних питомцев.

Понял подсказку твою, и найду, что жене я ответить. — И быстро зашагал домой. Как никогда прежде говорившие в сию минуту были похожи на популярные портреты кисти Ореста Адамовича Кипренского (1782–1836): он на «Портрет Евграфа Владимировича Давыдова», она — на «Портрет Екатерины Сергеевны Авдулиной».