Железная маска Шлиссельбурга

— Я так тоже подумала. Но каков слог у мизерабля, — тихо прошипела разъяренной кошкой Екатерина Алексеевна, с огромным трудом обуздывая силой воли разгоревшуюся ярость. Снова углубилась в чтение «увлекательного» письма:

— «Что касается вас как супруги — я хорошо понимаю Петра Федоровича. С гадюкой под одеялом намного безопаснее. Змея может пригреться и не ужалить, но вы, несомненно, сразу впрысните яд в свою жертву. Вы в свое время пожелали рассмотреть меморандум Бестужева — я вам не подошел как потенциальный супруг, хотя перспективы такого альянса очевидны. Но вы оказались преисполнены гордыней.

И слава Богу!

Мне 24 года, я молод и красив, скоро буду на свободе — зачем мне такая жена как вы, чтобы сидеть рядом с вами на троне. Представьте — в лавке вам предлагают купить старую, «поношенную» многими мужчинами вещь по цене новой, ни разу не ношенной никем. Станет ли это делать любой разумный человек? Извините, тут наоборот, требуется значительная приплата, чтобы кто-то совал свое тело с нескрываемой брезгливостью в потрепанную рухлядь. И вам тут не откажешь в щедрости к своим любовникам. Надеюсь, нам удастся встретиться, и я буду рад с вами поговорить, новая Лукреция Борджиа. Пока «безымянный узник» и «Григорий», сидящий в Шлиссельбурге, но вскоре Божьей Милостью Иоанн III Антонович, самодержец и император Всероссийский».

— Каков подлец, — Екатерина дала волю чувствам лишь на секунду — так ее никто ни разу не оскорблял в жизни. Теперь она была полностью сосредоточена и внимательна, как в те дни, когда заговор против Петра Федоровича вошел в решительную стадию.

— «Григорий» очень образован, знает языки, грамотен — хотя пишет с ошибками, а на русском языке неправильно, теряя множество букв, которых в тексте просто нет. А вот французская и немецкая речь весьма остроумна — но где он ухитрился получить такое образование? Надзиратели еще со времен Елизаветы Петровны нарушили присягу и пускали ему в каземат хороших учителей? Простите, граф, но вы сами знаете, что такое невозможно — любой тайный урок не остался бы незамеченным караульными.

Екатерина поджала губы, глаза ее потемнели. Прохлады она не ощущала, сейчас женщине стало жарко. Если ситуацию нельзя объяснить сейчас, то это не значит, что на нее нельзя будет позже найти ответа.

— Вы проморгали заговор, и весьма разветвленный. Пока мы не знаем, кто в нем участвует, и произошло ли освобождение «безымянного узника». Ведь Мирович примет караул седьмого числа…

— Он выехал в Шлиссельбург первого вечером, государыня. Я не знал о том, только прискакал гонец из столицы!

— Майн готт! Вот почему такая наглость у этого мизерабля — его освободили сегодня и в Петербурге сейчас началось…

— Да ничего там не случилось — хлебное вино с водкой только после полудня жрать начнут, — в кабинет вышел из спальни Григорий Орлов, но не расслабленный после бурной ночи и в халате, а собранный, движения резкие, успел надеть мундир.

— Государыня, нужно знать привычки русских людей — сегодня суббота, только к вечеру народец наш раздухарится и будет колобродить пьяным. И переворот удобно устраивать как раз в ночь на воскресенье, часа два после полуночи — вспомни сама все эти кунштюки, Като. И до тебя не раз проделывали, да и мы тоже раненько встали два года назад! Так что время у нас еще есть — через двадцать часов я буду в Шлиссельбурге с конногвардейцами и придавлю этого мизерабля в камере…

— Нет!

— Не надо, Григорий Григорьевич!

Екатерина и Панин воскликнули одновременно, и Орлов оскалился волчьим манером:

— Хорошо, доставлю его вам, и делайте с ним что хотите. Из Риги вам уезжать сейчас, государыня нельзя — это вызовет смуту. Надо было раньше его удавить, а не разводить политесы — что скажут в Петербурге, что скажут в Европе, — он явно передразнил давно сказанные самой Екатериной слова. И желчно добавил, как припечатал: