– Во время учений не сломалась, – ответил Варриш. Боги, как хотелось бы не слышать его голос. Ни разу. Никогда. – А если их привести, они поймут, что случилось, и, учитывая метку на руке Имоджен Кардуло, сомневаюсь, что она захочет стереть их воспоминания. Еще и их казнить? Это очередная, отдельная проблема. Уверена, что ни у кого из кадетов на руках не было ран?
– Лично всех осмотрела, – ответила Нора. – Девера и Эметтерио спрашивали, где Сорренгейл, как и весь ее отряд. Сегодня она пропустила занятия.
Значит, понедельник.
Я мысленно потянулась к Тэйрну, но связь все еще оставалась туманной. Ну конечно, пока мне ломали руку и выворачивали колено, где-то между этими моментами заодно влили в горло настой. Варришу даже не пришлось снимать с меня сапоги, чтобы добавить мотивации.
Но сломали они только мое тело. Я не сказала ни единого слова.
Пройдет еще пять, прежде чем Ксейден поймет, что я пропала. Они наверняка отслеживают переписку, чтобы его никто не известил. Он ничего не может сделать, Лиам. Если попытается, рискнет всем.
Он не может рисковать. Не станет. Приоритеты Ксейдена всегда были понятны – и, проклятье, именно за это, помимо прочего, я его и любила так сильно.
Дверь открылась, но у меня не было ни сил, ни возможности встать, повернуться или хотя бы приподнять руку. Сердце подскочило, заколотившись, будто увидело шанс сбежать, избавиться от мучений внутри моего тела. А я не знала, как ему объяснить, что броня Миры будет беречь его даже тогда, когда оно само захочет остановиться.
Варриш опустился на уровень моих глаз, не больше чем в полуметре от Лиама.
– Тебе наверняка очень больно. Мы можем это прекратить. Вдруг Нолон прав. Забудем о том, как ты украла книгу. И ты явно не выдашь своих сообщников. Но мне нужно знать: зачем. Зачем тебе понадобился дневник одного из Первых Шестерых? Я же его читал. Интересная история. Для чего тебе нужны чары, Сорренгейл?
Он подождал, но я держала язык за зубами. Он был слишком, сука, близко.
– Мы можем прекратить юлить и поговорить начистоту, – предложил Варриш. – У тебя наверняка есть вопросы, почему мы не вмешиваемся в дела Поромиэля, а я могу ответить. В этом все дело? Праведный гнев? Мы можем на равных обменяться информацией, ведь мы оба знаем, что дракона твоего друга убили не грифоны.
Я вздрогнула, и меня захлестнула боль, новая и свирепая.
– Но что именно ты знаешь? – мягко спросил Варриш, будто руководствуясь добрыми побуждениями. – И что ты делала с мечеными? Мы, конечно, следим за ними годами, но, пока тебя не выдал кадет Аэтос, могли полагаться только на догадки. И тут ты не вернулась в Басгиат. Однако ни один форпост не сообщил, что ты обращалась за лечением. Итак, перефразирую предыдущий вопрос. Где ты была, кадет Сорренгейл? Где ты пытаешься поставить чары?
Это уже намного больше, чем кража дневника.
– Боги, а ты молодец. Или тебе слишком больно, чтобы адекватно реагировать. – Варриш, вглядываясь в меня, склонил голову набок, напоминая сову. – Знаешь, какая у меня печать, кадет Сорренгейл? Почему я так хорош при допросах? Она засекречена, но мы же все здесь друзья?
Я внимательно смотрела на него, но не отвечала.
– Я не вижу людей. – Он все еще изучал меня. – Я вижу их слабости. Большое преимущество в бою. Если честно, когда мы встретились, ты меня удивила. Судя по тому, что я слышал о младшей Сорренгейл, ожидал увидеть только боль, переломанные кости и, может, стыд, что ты не оправдала маминых ожиданий. – Он провел пальцем по моей сломанной руке, но не надавил. Пока. И дыхание перехватило от одной уже угрозы этого. – Но я не увидел… ничего. Кто-то научил тебя закрываться. И признаю, ты в этом хороша. – Он придвинулся еще ближе. – А хочешь знать, что я вижу теперь, когда мы отрезали тебя от твоей силы?
Меня наполнила ненависть, и я надеялась, что он увидит ее.