Железные Лавры

А кто этот одинокий, без воинства ярл? Варвар на чужих пустошах. Его и в оглашении-то отмывать –Тибра, верно, маловато станет. А так будет, как со всеми варварами, крещеными, абы только стадо возросло с сотни до тысяч – и тогда пропажи одной овцы заблудшей как бы не заметно станет. Все они, налётом и напролёт крещеные, да вовсе не просвещенные духом варвары, видят в кресте лишь силу, а не правду – нанесут себе на бритые до крови виски кресты вместо драконов, обнажат оружие и пойдут возносить свою доморощенную славу и попирать чужую жизнь, уже как бы имея полное оправдание будущих грехов. Вот и апостолы, Петр и Иоанн, некогда крестили в Иерусалиме самарян, а Дух Святой не сходил на новообращенных, хотя и крещены были, пока сами апостолы не возложили на них рук своих. А кто я, Господи? От зловония рук моих, чем только не грешивших плотски, верно, все ангелы разлетаются далеко.

Вот если бы ярлу угрожала смерть в тот час, и взмолился бы он привести его к Богу, а не в ад преисподнейший, тогда, кажется, было бы совсем иное дело. Но теперь, с обретением меча, он и сам смертью кому угодно мог угрожать. И вот походил я по морю и суше – и что же, если обращу одного невежду, а когда это случится, не подтолкну ли его сделаться сыном геенны, вдвое худшим меня? Да что вдвое! Если оказался не прав я, Господи, безделье рук моих исправи.

- Вот опять замолк, деревом стал, - проговорил дан, водя плечами и согреваясь, и приходя в самое доброе расположение духа, кое я уж готов был расколоть на свою или же его беду. – Бога своего, как истукан, слушаешь? Или теперь сам истукан, уже поклонения себе требуешь?

Теснила дубевшая шкура зверя, страх ее меня догнал, страх того вспоротого вожака из последнего мига его жизни. Раздвинул на себе шкуру, как слабеющие челюсти волчьего ли, своего ли страха и сбросил позади себя на землю:

- Вот славный кольцедаритель из данов, не готов ты к посвящению. Не стал бы тебя тотчас же крестить, даже если бы прямо попросил, не кивая на своего Одина и данное тому обещание.

Сказал и обомлел. И словно весь отразился в глазах дана побледневшей душою.

- Как так? – изумился дан. – То ты от своего Бога сам услыхал, или шкура волчья отогрела и одурила?

- Как бы и сам я думаю, только решаю не сам, - удивил я и себя вместе с даном, впадая в некое тихое исступление. – Не готов ты пока. Но Бог решает, как свести твою судьбу с правдой, славный ярл.

Дан, тем временем, не торопясь, положил руку на рукоять меча, но не потянул чудом обретенного Хлодура к хмурому зимнему небу.

- Вот, верно, твой Бог здесь, на Его землях, а не на землях Одина, вернул мне меч, - изрек он, а усы его над светлым руном бороды, капавшей водами Тибра, ухмылялись. – И так думаю я: чтоб разрубить тебя здесь же сверху донизу за наглую болтовню.

И не сжались его пальцы на рукояти Хлодура. Ибо мечи данов не тянутся рукоятью к небу, если не станут разить.

А хоть бы и потянулся-проснулся Хлодур от донной спячки в руке дана! Решилась бы моя судьба. А ради такого паука рад был я расколоть голову о самую крепкую стену правды.

- А разруби, славный дан! – согрела меня до жара гордыня, вспомнил я и иного апостола, того который на север земель ходил и там принял мученическую смерть через распятие. – Вот крест-накрест – так мне дороже будет! В плату за подержание твоих одежд. Я – сразу в свой рай взмою, что сорока небесами выше твоей Валхаллы, а ты дальше побредешь по бесплодному холоду, а посвящения на том пути вовсе не обретешь. За тем ли чудом спасся?

Ох, нельзя было отпускать дана в чащобу раздумий ни на миг! А я уж хитрость измыслил:

- Вот поможешь мне, рабу Господа Иисуса Христа, обрести Его священный образ в сей реке… а к тому помилуешь в земном или душевном пути какого-нибудь заклятого врага и отдашь земную славу как вот эту шкуру, ибо слава земная – как пепел негреющего трупы огня, как шкура, дубеющая от не смытой с нее крови, - вот тогда и будешь готов.

И сам оробел от своей хитрости: какое непроходимое препятствие воздвиг на пути дана к спасению! И не новый ли великий грех себе же измыслил?

- Все то я уже сделал однажды и не единожды, коли не слышишь ты своего Бога, - спокойно и твердо изрек дан. – И повторю для твоего свидетельства еще раз, коли твой Бог слышит, испытывает меня. Повторю вдесятеро, когда стану императором. Того дня ждать недолго!

Он так и произнес это гремящее легионами слово на «латыни», верно произнес, как учил: imperator.

Загудела моя голова, будто ударил дан в это слово, как в огромный колокол.

- Кто же ты, славнейший кольцедаритель? – вопросил едва онемевшими устами, ибо узрел пред собой безумца, покуда тихого, но с мечом, верно, неудержимого, как берсерк. - Как будут звать еще неведомого императора?

- Обрел меч, вышел из вод, откроюсь ныне, - как скальд, пропел дан. – Свела судьба тебя, жрец, с Рёриком Сивые Глаза, а сказать об отце моем нетрудно, но не в сей добрый час.