Железные Лавры

Вся моя житейская мудрость укладывалась в ясное понимание того, чего в жизни невозможно сделать впрок – наесться, выспаться и насладиться женщиной. Однако я постарался выполнить веление господина Ротари.

- Тебе дело – вызнать, о каком таком императорстве голосила эта колдовская глотка. И что это за Железные Лавры такие, - тем временем отдавал новые повеления граф Ротари. – Ты зачем его ударил по лбу? Может быть, он успел бы в забытьи вывалить все свои тайны.

- Я видел, как стены стали обращаться в туман, - впервые за долгое время ответил правдой, хотя и вовсе неправдоподобной. – И вспомнил о стенах иерихонских, рухнувших от песен и гула труб. Ты верно сказал, господин: истинно колдовская глотка.

- А ты видел, как меч сходил со стены?– вопросил граф. - Своими глазами видел?

- Истинно так, господин, - без зазрения совести подтвердил, не видя смысла отнекиваться и выгораживать ярла. – Только полагаю, что и сам хозяин меча был немало изумлен таким чудом о своем оружии. Истинно великий бард пел тебе, господин. Таких, полагаю, в лесах немного.

- Так и скажешь певцу: лишен своей арфы, пока несет угрозу, потом отдам, в урочный час, - не без новой загадки произнес граф и задал вопрос о ярле: - А этот данский верзила, он не из тех ли северных безумцев, что в гневе и детей своих крошат и сгрызают, как их там?

- Из берсерков, как могу догадаться, господин граф? – с видом лживого знатока гордо поглядел я на графа и, получив его кивок, предположил в пользу ярлу: - Говорят, что берсерки – как охотничьи псы, их спускают с цепи только на час охоты, и в одиночку они не ходят, а только в своре с остальными воинами пред тем, как их выпускают вперед, на врага. Вряд ли ярл Рёрик из берсерков.

- Вот ты сам и скажешь ему: отдадим ему меч, если точно будем знать, что он не сей, что не выговоришь… - сказал граф и велел сугубо: - Выясни всё. Прежде всего – про то пресловутое императорство и про те Железные Лавры. Что это за притча? И узнай у певца, сможет ли он повторить то же чудо о схождении меча со стены, когда буду принимать самого короля франков Карла. Я голову ломал, чем такого гостя, знатнее и могущественней некуда, можно удивить. Только если стены в глазах пропадать будут, как вчера, язык певцу вырежу, так и предупреди. Он не из моих краев, поет гнусаво, меня тут за казнь певца не проклянут.

Кровь ударила мне в голову, обмывая там догадку, всплывшую из-под самой утробы и дурно засмердевшую утопленной псиной.

- Не колдовское ли, языческое и дьявольское то чудо? – оторвал я клок шерсти от недоброй догадки и с дальновидной опаской помахал тем клоком перед носом графа, еще не крещеного.

- А ты здесь на что? Тебя что, не Бог послал, раз ты явился с Его образом? – хищно усмехнулся граф. – Уже показал себя. В другой раз ударишь, когда я тебе знак дам. Ты и так уже руку набил на языческих колдунах, как я погляжу.

Догадка во мне уж и зарычала хищно. Меж тем, граф позвал не простого слугу, а своего палача:

– Дабы не подумали, что ты подослан. Потерпишь, зато голодным тебя Бог у меня не оставит. Да и вина твоя налицо – испортил песню.

Тугой и жилистый палач, который, судя по вони конского паха, подвизался на досуге коновалом, живо, по-блудному бережно разоблачил меня и ласково предупредил:

- Не воняй так, управлюсь быстро. Моргнуть не успеешь.

Уж бы говорил, кто здесь вонял!

И ожег мне спину дюжину раз – так, чтобы кровь только немного прослезилась из-под кожи. Такой стремительной боли, отдающей молниями в глазах, мне еще не доводилось испытывать, но и гасла она живо, как молния, в умелых руках коновала. Дворовый холод так же быстро прихватил простые письмена на моей спине и утолил стон несправедливо оскорбленного тела.

Он же, палач-коновал, довел меня до неких просторных крипт замка, в одну из коих усадили обоих героев вчерашнего пира.

С первого моего шага к крипте уразумел я, что тем шагом и начинается моего путешествия – Глава третья

[1] Виса – древнее скандинавское восьмистишие.

Глава 3

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

На ее протяжении мечи чудесным образом размножаются, сквозь каменную стену является убийца короля, а каменные своды над королем и его убийцей испускают дождь – смертоносный лишь для тех, кому дорога жизнь

Грозным укором встретил меня взор синяка на лбу лесного певца-колдуна.

Мне тоже было чем похвалиться, я и не одевался пока: пробовал во дворе, где подувало холодом отовсюду, но одежда бередила багровые письмена на спине и липла к ним. Вовсе не было спине холодно – так опаляли ее те простые огненные письмена, продолжение и разъяснение «мене, текел, упарсин». Зато немногим ниже так любовно грели и спасали всё телесное, хоть и ненужное монахам богатство, те варварские штаны, кои не постеснялся надеть сразу, как взошел еще в родном Городе на гибельную палубу.