Железные Лавры

Вышел, опять же, из какой-то задней, потайной двери – живо вертелся пифагоров круговорот воплощений! – и двинулся дальше, накинув на голову широкий капюшон: так полагалось по велению особых вестников, дабы мог я достичь цели как бы не узнанным кем-то, прохожими или некими неприятельскими соглядатаями. Не привык видеть перед собой только неуверенное движение собственных ступней и мостовую всего на пяток шагов вперед – но такова суть всех дворцовых послушаний.

Оба, разумеется, не сказали, на чью удочку, перекинутую через стену Дворца наружу, насаживают меня наживкой. Перебирал в уме фигур равных по силе логофету Никифору и остановился на Аэции, главном домоправителе царицы.

Во Дворец, где не был уже два года, входил через мусорные врата – и вход мой был весьма образен. Ибо тотчас вспомнил о том, что легче верблюду пройти «Игольные уши», нежели богатому – в Царство Небесное. Мусорные врата Дворца – почитай, те же «игольноушные» врата Иерусалима, о коих говорил Ты, Господи. И вот теперь я был не по своей воле и очень богат и даже весь разодет – и безо всякой натуги, особенно после постов, легким телом и сокрушенной душою проходил через «угольные уши» в карикатуру Царства Небесного на земле. А я то уж думал, когда достиг на голодный желудок Силоама, что привычные искушения кончаются и я при дверях чаемой жизни!

Внутри великой дворцовой утробы, кита соблазнительного и лукавого, меня вновь встречали двое, мало отличимые от тех, что караулили меня в Обители. Эти уж с большими приличиями повели меня, не отправляя в одиночку по тайному адресу.

Вдыхал знакомые запахи, бередившие душу, здоровался на ходу со знакомыми с детства мозаиками, приветливо мерцавшими в ответ, – и путь мой был не менее долог, но куда более приятен, нежели ранее – через весь мокрый и хладный Город.

Чем дальше двигались, тем стремительней таяло мое горделивое прозрение о срочном интересе ко мне управляющего Дворцом.

Когда едва не стремглав проходили не знакомыми мне комнатами, и вовсе потерялся в догадках. Поднимались все выше и выше по переходам. И наконец, мимолетно увидел на уровне взора и самого горизонта мира купол домовой церкви Богородицы Маяка – храма, возведенного всего-то полвека назад василевсом Константином Копронимом, свёкром нашей огнеокой царицы. Купол, пока не остыла память о грозном василевсе, чистили чаще остальных храмовых куполов – он и вправду сиял даже в зимний пасмурный день спасительной вершиной маяка. Картина в нечаянном окне промелькнула вещим знаком: у меня и вовсе дыхание сперло, хотя только что взлетал по лестницам легче чайки, а сопровождавшие запыхались.

И вот двадцать пять шагов по узкому и холодному порфировому коридору, коего мраморные стены искрились не смальтой мозаик, а каплями, что ночью спали инеем и лишь к полудню, верно, просыпались крупными, студёными слезами дворцового бытия. Чудилось новое подземелье. Но разве бывают подземелья на небесах, хоть и нижних?

Створки дверей – каждая вполовину уже моего худого тела – были обиты позолоченным рельефом вьющегося хмеля.

Знал теперь, что подумать, но первый раз в жизни испытал удивительный страх, коим хотелось дышать всей грудью, более не двигаясь. И уж вовсе – не переть на тот страх по-варварски, как лошадь – на боль.

«Двери! Двери!» - вдруг в нос прогудел один из проводников, на ходу сипло дышавших молчанием. Тотчас уразумел, что не ангелы меня вели, раз в сём псевдонебесном подземелье звучит неуместное эхо слов Литургии.

Один из сопровождавших неангелов, то есть тот же, ткнул ладонью в хмелевую шишку – и по ту сторону дверей раздался звук, словно бы рассыпался на мраморный пол кошелёк с серебряными монетами.

И вот спустя несколько мгновений я уже сидел в разогретой снизу печными каналами, весьма просторной в глубину комнате, посреди двух неангелов, на скамейке, обитой парчой поверх плотного пуха – перед занавесью, полупрозрачной, как пелена падающего в безветрии снега.

Она пришла и села за той занавесью на возвышении – автократор римлян, огнеокая царица Ирина. На ее стороне занавеси света было больше, там пылало с дюжину дорогих и потому очень ярких свеч, а не масляных язычков. Мы, вступившие в сей чертог, пали ниц.

- Здравствуй, Иоанн! – изрекла царица.

Узнал, узнал тот мягкий афинский говор, подобный роднику. Только то был высокий горный родник, падавший на камни чистейшим, но обжигающе холодным водопадом.

Приветствовал царицу самым витиеватым риторическим узором, какой только был способен создать в тот нежданный час.