Железные Лавры

Логофет Никифор кропотливо сводил свой заговор подобно годовому отчету о сомнительном богатстве казны. Он не любил кровь, не мог любить крови – и произвел бескровный переворот во Дворце. Огнеокая царица наша была изгнана из Дворца и водворена в ссылку на Принцевы острова против Дворца, через широкий пролив меж ними. Логофет Никифор позволил сердцу василиссы обливаться кровью, глядеть на Город и Дворец как бы с другого берега Леты.

Не этого ли ты тайно желал, отец?

Ты был мудр и во всем терпелив и почти смирен, но одного ты очень не любил – вида крови. Не ходил никогда на кухню, не любил смотреть на мои разбитые коленки, на ссадины – сразу отворачиваясь, звал слуг, чтобы мои великие и радостные раны детства обмыли. Помню, с каким цепенеющим ужасом ты воззрился на свой палец, проколотый в саду шипом розы.

Прости меня, отец, но не в силах я поверить, что логофет Никифор – он был твоей ошибкой. Или же ты страшился – полагая переворот неизбежным – что его произведет некто иной, кто любит открытую кровь или, по крайней мере, не побрезгует ею и сей некто войдёт в силу уже после твоей смерти? И значит, смещение царицы с трона – твой подарок ей: дабы избегла она жестокой кончины? Прости меня, отец!

Или все же песни науськанного мною барда возымели то действие, что несуеверный по натуре логофет все же ограничился ближним изгнанием василиссы, не более?.. Бес моей гордыни всегда кружит неподалеку.

Как дети перед прыжком с высоких камней в море, так мы с трепещущим ужасом ждали, что решит ярл.

Он не разгромил гостиницу и не стал швырять огромные камни, как циклоп Полифем, через море в Дворец. Ни единый мускул не дрогнул в его лике, но в сивых, ледяных закатах его глаз забрезжили далекие маяки, для некоего морского войска предназначенные.

- Вот теперь нужен ей, - изрёк ярл, выслушав мой осторожный доклад и приняв согласные кивки барда.

Он сел на ложе и положил тяжелые ладони на колени. Меч Хлодур на ложе рядом с ним как будто еще не просыпался.

- Вы – не войско. Хлодуру не хватит одолеть силу. Нужна еще сила, - очень ясно и трезво оценил ярл Рёрик Сивые Глаза свою предельную человеческую мощь, еще не вошедшую в песни.

Однако от слов, сказанных им вослед, мы обомлели с бардом оба.

- Нужны Железные Лавры, - сказал ярл, приподнял правую руку и хлопнул ею по коленке. – Я спал. Я видел. Я знаю, где они и где их взять. Они скрыты там, где я родился. Я пойду и возьму их – и мы вернем трон царице. Тогда сбудется.

Мы с бардом переглянулись. Взглядами мы перебрасывали друг другу горящий шарик из ветоши – детская забава: кому первому вопрошать. По моему последнему броску бард смирился: раз он некогда, пусть и в забытьи, вывел на свет те Железные Лавры, немыслимое и не виданное ни кем оружие, то ему и вопрошать:

- Ты видел Железные Лавры, славный ярл?

- Увидим на месте, - вогнал нас ярл еще в сугубую оторопь. – Однако знаю: поднять их можно.

- А ты точно помнишь, славный ярл, то место, где ты родился? – зашел я с фланга.

- Там, на Севере, - махнул ярл левой рукой в правильную сторону. – В Гиперборее. Себя там не помню. Отец вывез – мне и года не было. То окраина Гипербореи – Гардарика.

На мой удар во фланг ярл ответил сокрушительным ударом в лоб – ткнул мне в лоб пальцем:

- Тебе идти со мной, жрец! С тобой не потеряю дней. Твой Бог поможет обрести место, чтобы скорее я был посвящен Ему, Твоему Богу. Когда верну царице трон.

Потщился проглотить немыслимое веление ярла, однако кадык мой будто вывернулся внутрь и заткнул горло. Как тут не онеметь!

Бард посмотрел на меня с другого фланга и пришел на помощь:

- А я не пригожусь? – вопросил он, голосом желая любой из ответов.

- Пригодишься, певец, не неволю, если захочешь, - отвечал ярл. – Снега песней растапливать, разводить непроходимые чащи, зверей лишних усмирять. Пригодишься.

- Вот, - как в невзгодах, вздохнул бард и обнял арфу. – И петь для императора, когда ты, славный ярл вернешь трон царице и воссядешь по правую руку от нее. Если голову снесу.

Так разверзся предо мною невиданный простор.

Земной простор, весь, до семян, скрытых в земле и дна речных русел, раздавленный небом – оттого стылый и щемяще бескрайний. О таком ли просторе некогда грезил я, когда, озорничая, перебрасывал камешки в Город из-за дворцовой стены, крича «на кого Бог пошлёт!»? Вместо детской руки нужна была днесь катапульта покрепче.

- Меч Хлодур держится за твою десницу, славный ярл, а теперь ты задумал держаться за меня, - дерзко сказал ярлу, осененный стылым и бескрайним, щемящим душу наитием. – Мне же – держаться за святой образ. Ведь если бы я тогда не спускался по течению Тибра, не искал бы святой образ по его берегам, то не нашел бы и тебя, а ты – меня. Сила и судьба встретились. Мне нужно вернуться в Город за святым образом. Ты не потеряешь дней, славный ярл, если теперь отдашь дни ожидания ради.

- Я знаю, ты не бежишь домой, жрец. Тебе худо в Городе, - без обола сомнения ответил мне ярл. – Как ты только там родился? Я подожду.

Он поднял спящего Хлодура со своего ложа, положил его поперёк на колени, а сверху на Хлодур положил руки.