Железные Лавры

Нас поселили в гостинице при монастыре Двенадцати Апостолов – там, где я и причастился, по наказу геронды Феодора, в первый же шаг и день, как сошел на берег.

Ярл забрал Хлодура и наметил с ним спячку, пока войны и баснословного подвига не поднесет ему судьба.

Разочаровался ли он в своем сонном видении, что как чаша стенобойного онагра, запустила его из северной мглы на камни обоих Римов, - судить было нелегко. Повторю, мы все втроем чего-то стали ждать, будто оставили в Городе на огне котел с вкусной похлёбкой и теперь ожидали вестей о том, что он, наконец, закипел. И то ожидание, ослепившее всю силу прорицаний хотя бы в барде, как бы запрещало нам умно празднословить о будущем.

Лишь однажды ярл Рёрик приоткрыл глаза пошире и приподнял свое большое тело ради малого подвига – когда по соседству с обителью загорелся постоялый двор с таверной. Ярл бочкой вычерпал едва ли не треть Понта, выплескивая море на огонь. Пламя утопил, но нанес еще больший урон: затопил и все подвалы постоялого двора – так, что всплыли наверх запасы соленой рыбы. Часть, на радость чайкам и морским гадам, трапезующим мертвечиной, вернулось с потоками в море, а иные косяки растеклись по близлежащим улицам на радость малоимущим. Едва не унесло в море и хозяйского кота, выцеплявшего из потоков сардин покрупнее.

Хозяин постоялого двора с тупым, неблагодарным ужасом глядел на ярла, пока тот делал страшное дело, а потом долгое время сидел перед воротами в буридановой думе: от чего убытка стало б меньше – от пожара, дай ему еще полакомиться добром, или от потопа… Его, к тому страдавшего и чирьями, в тот же день злорадные горожане прозвали Иовом и принялись ходить в его таверну чаще.

Где бывал в то вязкое время бард Турвар Си Неус, мне было не любопытно.

Он сам просил меня не ходить с ним, потому знать, что он делал, не требовало никакой прозорливости. Верно, он смущался передо мной тем, что распевается не во дворцах перед императорами, а – по тавернам перед городским плебсом, и получает от этого истинное удовольствие. Не слышал, что бы где-нибудь чудесным образом растворялись стены и плавали в чадном эфире кружки с вином и пивом, стукаясь между собою и об головы гуляк. Да и особо хмельным барда не видел – значит, он довольствовался в нашем тихом затоне лишь настоящим хмелем, вином и пивом, а не сырьём, и пел в треть, а, может, и в десятую часть силы. Увидев как-то в моих глазах все простые и ясные выводы о нём, он, черно ухмыльнувшись, поставил на них печать утверждения:

- Навыки нужно чистить, как оружие. Не то горло мхом зарастёт.

Однажды он купил черной матери и мягкой кожи отличной выделки. Потом куда-то все то делось, и уж забыл о его приобретении, пока в один и ясных дней пришедшей весны не узрел его в роскошной обнове – в новой накидке-палатке со всеми надлежащими, замысловатыми обережными узорами.

- Нашлись в этом городишке искусные женские руки, - только и сказал он, и его руна на лбу стала растекаться, нежась на солнце.

А старую накидку он где-то за пределами города сжег со всеми надлежащими языческими ритуалами, в свидетели и зеваки коих он меня, слава Богу, не приглашал.

Сам же я попросил у настоятеля монастыря Двенадцати Апостолов, епископа Фотия, дать мне послушание, и он засадил меня за переписку книг и перевод с латыни еще требовавших оного отцов Запада. Удивился, вспомнив, что некогда и недолго мечтал заняться тем же в Силоаме, пока еще не доплыл до италийских берегов.

Так прошел год. И все же, в каких бы тихих трудах и спокойном терпении ни ждал я внезапного натяжения своих швартов, так и оставшихся привязанными в порту Феодосия, а все же можно выразиться словами Овидия из его Письма с Понта своему другу Бруту:

Как изгрызает корабль невидимый червь-древоточец,

Как океанская соль камни утёсов крошит,

Как изъязвляет вода зеркальную гладкость железа,

Как превращает в труху книги прожорливый жук –

Так беспрестанно грызет нутро моё червь беспокойства…

Один из осенних дней, почудилось, стал угасать верхами, однако, с подпалом мутного зарева на южной, а не западной стороне земного окоёма.

Не пылает ли Город весь от края до края, подумал с новой тревогой, если жар видно и отсюда. Принюхивался к ветрам – дуло как раз с юга. Однако тянуло лишь от ближних углей, печей и жаровен, слишком уютен был тот дух. Небо обложило звёздами, а на юге все так же варилась мутная, красноватая кайма.

- Завтра дождёмся, - вывел наружу мои опасения бард Турвар Си Неус, выступив тёмным своим бытием из ближнего сумрака.

- Чего? – с непростительной надеждой на языческое знание мира вопросил его.

- Не знаю, - на мое облегчение ответил бард. – Но толкнёт. Толкнёт – на месте не устоим.

В конце недели пришли вести – разрешилось долгое ожидание неизвестного будущего, столь долго беременное большим и тёмным плодом.