Железные паруса

Как Он мог ей объяснить, что ничему не верит, что верить в его положении – такая же большая роскошь, как и свежее постельное белье, или кусок хлеба в ее сумке, или бездумная, раскованная походка.

– Не надо, и все!

Как Он мог объяснить, что разбитая чашка никогда не принимает первоначальный вид, что случайно брошенное слово способно увести в другой лабиринт, что сам Он давно пугается собственных мыслей, потому что они иногда срабатывают как детонаторы будущего.

– Постой же! Ты не осознал! – Она протягивала руки.

Как объяснить, что Он только сейчас начал кое-что понимать, да и то, как первоклассник – ощупью и болезненными шишками.

Он почти добрался до цели.

Господи, если она скажет, что я должен сейчас тут же умереть, я умру. Я просто не смогу противостоять ее голосу и уговорам.

– Но я просто обязана, – сказала она, – иначе… иначе… – она схватила его за кисть.

Он вздрогнул, как от тока. Бог мой, у нее была даже теплая кожа.

– … я так долго помнила тебя… – добавила она, сжимая пальцы.

Все равно я ничему не верю, подумал Он и вцепился в дверную ручку.

– Мне пора… – признался Он.

Он не мог смотреть ей в глаза. Он уже перестал быть тростником и видел в ней одну лишь несоизмеримость того протяжения, откуда наблюдал, с тем хаосом, в котором жил и к которому привык. Да и была ли это истинная жизнь, Он не знал.

– Куда ты пойдешь? – спросила она, – ты пойдешь туда? – и махнула вслед жандармам.

– Мне надо взять ружье, – сказал Он, не смея поднять взгляда.

– Чтобы кого-то убить?

Она ему смутно кого-то напоминала.

– Я вернусь, – сказал Он, борясь с собой.

У нее было слишком безучастное лицо, чтобы принять ложь – Он едва не чертыхнулся.

– А как же я? – спросила она, – одна в чужом городе…

Он скомкал себя. Он знал, что будет комкать до тех пор, пока она рядом – так было всегда, даже много лет назад, так много, что и не стоило считать, чтобы не ломать голову. С возрастом в любовных делах тебя интересует не процесс, а чувства, подумал Он.

Он открыл дверь и шагнул на тротуар, как на скользкий лед.

Я не должен верить, твердил Он себе, я не должен верить… Все это ложь… ложь…

Внизу, между троллейбусами по-прежнему было пусто и ясно, словно дорога была свободной.

– Не беги… – попросила она.

– Я и не бегу, – сказал Он, – я убегаю, – и закрыл глаза.

– Ты всегда был немного лгуном, – вздохнула она рядом.

– Разве я тебя когда-нибудь обманывал? – спросил Он только, чтобы не молчать.

Лично его обман, цель лежали у бордюра.

– Ты обманывал многих других, – улыбнулась она.

– Да, – сознался Он, – обманывал, но это был акт отчаяния, акт защиты.

– Нельзя искать оправдание собственной слабости, – высказалась она.

– Неужели целостность – это слабость?

– Нет, но отсутствие ее – да.

– Под каким я номером?! – закричал Он, – под каким?! – И схватил Громобой.

Теперь Он был воином – непобедимым, всевидящим.

Он сидел, опираясь спиной о камни, и с такой силой сжимал приклад, словно это была спасительная соломинка.

Я не чувствовал ее, как других женщин, понял Он, я не чувствовал ее до того, как она дотронулась, я вообще ничего не почувствовал, словно… словно… Он не нашел сравнения. Чтобы это значило?

– Пожалуйста… – попросила она, – уйдем отсюда…

– Под каким я номером? – снова спросил Он.

И потом, это не ее глаза. В них чего-то нет, отсутствует, словно она не обременена ничем, словно, кроме ежесекундного, ежеминутного, ничего нет – совсем ничего, а есть только беспрестанно формирующееся на твою реакцию и мысли нечто, о чем ты только подозреваешь или к чему подбираешься годами, собирая по крохам то необъяснимое, из чего сложен или должен быть сложен этот мир и, в конце концов, – и ты сам.

– Обычная фобия, – словно объясняя кому-то другому, произнесла она. – Нервный срыв. Не надо бояться. – Она склонилась, как над маленьким ребенком.

Ему хотелось плакать.

– Да, я боюсь! – выкрикнул Он, – но бояться не так страшно, если… если… если ты одиночка и тебя не связывает ответственность за других!

Он чувствовал, что раздваивается, сходит с ума.

– Твоя боязнь – всего лишь защитная реакция.

– Это мне уже объясняли, – зло возразил Он.

Он был на грани истерики.

– Из тебя убегает много энергии, – сказала она, – через анахата.

– Не морочь мне голову, – ответил Он, – ты действуешь, как начинающая цыганка.

– У тебя могут быть сложности со здоровьем, – пояснила она.

– Ну что же дальше?! – снова крикнул Он. – Что же?

Ему так хотелось, чтобы она начала свое превращение. У него всегда будет доля секунды, чтобы выстрелить. Он успеет нажать на курок прежде, чем она оденется в непроницаемый панцирь.

– Ты ничего не понимаешь, – произнесла она, быть может, чересчур отчаянно для самой себя.

– Отчего же? – спросил Он, приобретая уверенность оттого, что Громобой был у него в руках.

– Оттого, что ты сердишься. Ты всегда был чуть-чуть таким.

– Каким?

Он не хотел сдаваться.

– Чуть-чуть сам по себе, не от мира сего.

– Ну и что, вашему брату это нравилось.

– Не говори пошлостей, – сказала она так, словно в этот момент подпиливала ногти. – В данный момент мы говорим о другом.

«Бух-х-х!.. бух-х-х!..» – за площадью рушились балконы.