Железные желуди

"Незнакомому человеку смотрят сперва в глаза, а потом уж в уста", - вспомнил Далибор, очутившись перед Мин­довгом. Глаза у кунигаса были редкого темно-зеленого цве­та, с легким прищуром и такие острые, такие жгучие и цеп­кие, что и правда делалось жутковато. Они, как щупы, дос­тавали до самого дна души. О людях с таким взглядом го­ворят, что мать после родов купала их в кипятке. Губы у кунигаса были яркие, пухлые, выступали вперед, посечен­ные сверху вниз бороздками-морщинами. Темная с рыжей подпалинкой борода обрамляла смуглое лицо. Когда новогородокцы вошли, Миндовг заколыхивал в люльке своего самого младшего сына Руклюса, которому шло еще только первое лето. Люлька была сделала из двух луков, обтяну­тых теплой мягкой овчиной, и подвешена к потолку нумаса на серебряном крюке. Руклюс хныкал, тоненьким голосом выводил что-то свое, младенческое. Откуда ему, сосунку, было знать, что колышет его, добивается, чтобы он затих, уснул, самый суровый из мужчин Литвы? Растерянные мамки-кормилицы безмолвной стайкой теснились за спи­ной у кунигаса. Как охотно бросились бы они успокаивать малютку-княжича и успокоили бы, развеселили, зацелова­ли, но, как скала, возвышался между ними и люлькой Мин­довг. Они принялись было о чем-то тихонько шептаться, но одного взгляда кунигаса хватило, чтобы разговор оборвал­ся.

"Неужели этот человек мой отец? - с волнением и какой-то мукой думал Далибор, ощупывая вопрошающим взгля­дом не очень-то видную фигуру кунигаса. - Неужели час­тица его крови течет во мне? Он подавляет волю людей не тяжестью руки, а жесткостью глаза. Как это о нем сказал Гинтас? "Ближе к князю - ближе к смерти".

Миндовг между тем в гневе оттолкнул от себя люльку, та поплыла, полетела, и из нее летел плач маленького Руклюса. Кормилицы сразу же, как спущенные со сворки, кину­лись к люльке.

Вышли из нумаса во двор, стоя на крыльце терема, вла­ститель Руты принял дары Новогородокской земли. Было видно, что те ему пришлись по душе. Он заулыбался, тем­но-зеленые глаза посветлели.

- Я щедро отдарю вас, достопочтенные, - пообещал ку­нигас и спросил у Далибора: - Как поживает мой брат князь Новогородка Изяслав?

- Князь Изяслав шлет тебе привет, храбрый из храбрых, - взволнованно ответил Далибор. - Он велел передать тебе, что Новогородок и Литва - два желудя с одного священно­го дуба, что против любых угров, против вражьей силы мы должны быть заодно, как самые близкие родичи.

Сказал так и с досадой заметил, что голос его внезапно дрогнул и на последних словах как бы вильнул в сторону. Так ранней весной на подтаявшем снегу теряют наезжен­ную колею тяжело груженные сани. "Неправда, что он мой отец, - решил про себя Далибор. - Это все наплел, насочи­нял проклятый вещун. Ворочусь в Новогородок и сверну ему, как ошалевшему петуху, шею. Я ничуть не похож на Миндовга, ни капельки. Будь он моим отцом, он бы знал об этом, он бы как-то по-другому глянул на меня, сказал бы что-нибудь такое... особенное..."

- Отрадные для слуха слова передал ты мне, княжич, - молвил Миндовг. - От Немана до Рубона гремит слава Но­вогородка, все страшатся меча князя Изяслава. Ходил я с твоим отцом на Мазовию, знаю силу новогородокских дружин. А у меня на Литве ноне худо. Кровь течет, как бо­лотная вода. Я, кунигас, в лесу, как мышь под веником, хо­ронюсь от своих недругов. - Он скрежетнул зубами. - Мой брат, гнойноглазый Давспрунк, с его сыновьями-недоносками Товтивилом и Эдивидом хочет меня, как лося, загнать в ловчую яму, хочет, чтоб я хрипел, извивался на заостренных кольях, которые пробьют мне грудь. Вместе с безухим Выконтом - а ухо Выконту, знаешь, конь сжевал, когда он, мертвецки пьяный, валялся на снегу, - хочет Давспрунк подмять под себя Литву. Всю Литву! - Миндовг потряс перед собою кулаками. - Скорее Неман потечет вспять, чем я покорюсь им. Так что хорошие слова ты при­нес мне, княжич Глеб. Меч Новогородка и мой меч сокру­шат все! Дай я поцелую тебя за это.

Он в мгновение ока скатился с крыльца, облапил Дали­бора сильными цепкими руками. Тот прямо онемел от не­ожиданности. Шершавые губы Миндовга, его жесткая черно-рыжая борода теркой прошлись по щеке. И тут Далибор увидел нечто такое, от чего зашлось сердце, а в горло слов­но сыпанули раскаленным песком: на бугристой загорелой шее кунигаса на тонюсенькой серебряной цепочке висел железный желудь, точь-в-точь такой, как тот, что лежал в кисете у Далибора. Они были, как две пчелы из одной бор­ти. У княжича пошла кругом голова, и он, чтобы не упасть, сел на крыльцо. "Напугал, литовский медведь, дитенка", - подумал, известное дело, Костка и, без лишних церемоний отстранив плечом Миндовга, бросился к княжичу. Но тот уже овладел собою, сухо бросил наставнику:

- Стой, где положено, когда разговаривают кунигас Лит­вы и новогородокский княжич.

IV