Железный начдив Азин. Между красными и белыми

В подвале бывшего водочного завода, куда попали я и мои товарищи, сидело не менее ста человек. Камера не отапливалась и не проветривалась. Заключенные лежали вплотную друг к другу на холодном цементном полу в одном белье. Тяжелый спертый воздух стеснял дыхание. Мучительно хотелось есть. По ночам в камеру врывались пьяные белогвардейцы и начинали дикое избиение беззащитных людей. Били прикладами винтовок, нагайками, били всем, что попадалось под руку. Затем выстраивали в ряд. Палачи ходили по ряду, пристально всматривались в лица, выбирая очередные жертвы.

Каждую ночь уводили на расстрел 5–6 наших товарищей. Тягостно и больно было видеть товарищей, идущих на казнь, и сознавать свое бессилие чем-либо облегчить их участь. Каждый знал, что неизбежно наступит и его очередь. Это ожидание конца казалось невыносимым. Но в глубине души теплилась надежда, что Красная Армия еще придет и вырвет нас из лап озверевшей белогвардейщины.

Эта надежда скоро получила подтверждение в сведениях, проникавших к нам с воли. В тюрьму из города начали доходить упорные слухи о том, что раненый Владимир Ильич Ленин выздоравливает, что белочешские войска разгромлены под Казанью, что части Красной Армии под командованием Азина и Чеверева наступают на Ижевск. Говорили о смелых действиях партизанских отрядов Колчина и Деткина в районе Камбарского завода, откуда до Сарапула было совсем близко. А в один из последних дней сентября до нас ясно донеслись звуки артиллерийский канонады. Все сразу оживились и начали было обсуждать планы нападения на тюремную стражу. Но в этот же день двери камер неожиданно распахнулись и нам предложили выходить.

Окруженные многочисленным пешим и конным конвоем белогвардейцев, мы двинулись по городу. Из окон домов и на улицах нас провожали сочувственные взгляды рабочих-кожевенников. Некоторые из них показывали жестами, что белогвардейцам пришел конец и пытались передать нам хлеб и другие продукты. Но конвоиры ревниво смотрели, чтобы к арестованным никто не подходил.

Остановились мы только на берегу Камы. Здесь нас заставили погрузиться в стоявшую на воде большую деревянную баржу. С тяжелым чувством вступили мы в эту новую тюрьму. В барже было холодно и сыро. Однако она оказалась довольно вместительной. К тому же там нашлись рогожи, которые использовали на подстилки и для изготовления «одежды», так как у многих из нас верхней одежды не было. В этих рогожных облачениях мы, вероятно, походили на ряженых. Но нам было не до смеха.

В баржу затолкали свыше 600 человек. Несмотря на тяжелое положение, настроение у нас было возбужденное. Говорили о панике, начавшейся среди белых в городе. Передавали, что наступают на Сарапул не разрозненные отряды Красной гвардии, а регулярные части Красной армии, вооруженные артиллерией.

Тем временем на палубе баржи шли спешные приготовления к отплытию. Слышался шум шагов и лязг оружия. Лестницы убрали. Люки завалили тяжестями. Наконец баржа, взятая на буксир, заскрипела и двинулась верх по Каме.

Время тянулось в тревожном ожидании. Нервы были взвинчены до предела. Наиболее энергичные товарищи метались, как в клетке, отыскивая хоть какую-нибудь возможность вырваться на свободу. Они убеждали нас лучше умереть с боем, чем ждать неминуемой смерти от руки палачей. Один пленный красноармеец решился на отчаянный шаг. Он попросил разрешения вынести отбросы и, когда ему разрешили подняться наверх, бросился в Каму. Смельчак доплыл до берега, но так как было очень холодно, он обессилел, и бежать больше не мог. Баржа остановилась, белогвардейцы спустили лодку, привезли беглеца обратно на баржу и, связав по рукам и ногам, утопили в Каме. После этого случая к нам стали подсаживать шпионов. Если кто-либо заговаривал о побеге, его немедленно изолировали.

Наконец, баржа была поставлена на якорь. Оказалось, что мы находимся посредине Камы против села Гольяны, в 40 километрах от Ижевска. В течение 16–17 суток нам выдавали только по фунту хлеба в день и больше ничего, кроме холодной камской воды. Голод, холод, сырость и темнота губительно действовали на организм. Люди слабели, некоторые уже не могли двигаться.

Я не могу забыть картину, когда изнемогающие от голода товарищи протягивали свои исхудалые руки к люку, где торчали любопытные физиономии белогвардейцев из караула. Ради потехи палачи бросали вниз корки хлеба и со злобным смехом наблюдали, как голодные люди собирали в темноте брошенные куски.

Многие мои товарищи тяжело заболели. Мы просили взять их на берег и поместить в лучшие условия. Тюремщики согласились и даже предложили нам выделить для больных сопровождающего. Быть сопровождающим вызвался Анатолий Зылев – крепко сложенный, молодой, энергичный товарищ. Отъезжающих посадили в лодку, а через несколько минут мы услышали отчаянные крики: «Спасите!» Палачи, посадив больных в лодку и отплыв от баржи, добивали больных и бросали трупы в Каму.