Железный пар

Фёдор рассказал: долбить тоннель начали ещё в конце восьмидесятых, но после распада Союза строительство остановили. Продолжили лет через семь, уже после гражданской, когда замирили вовчиков. Подключили иранцев, те и пробили гору. Длина норы – больше пяти километров, серьёзная штука.

Я помнил новенький Шар-Шар, поэтому удивился, когда в тоннеле мы погрузились в мутный сумрак, едва прорезаемый огнями фар, и медленно поползли, ныряя из рытвины в рытвину, по вдрызг разбитому полотну.

Свет скользил по сочащимся влагой стенам.

Ямы и огромные лужи – чёрт знает, какие там таятся бездны, – Карим объезжал по встречной полосе, что с непривычки казалось мне рискованным. Однако проносило.

В салоне стало душно. Я приспустил стекло на дверце и тут же получил в лицо тугую волну крепко настоянных выхлопных газов. Шайтон! В этой сырой норе не работало не только освещение, но и вентиляция. Случись авария, затор, здесь просто задохнёшься, как в газвагене.

Глеб и Фёдор хором шикнули, но я уже и сам стремительно поднял стекло.

– Тут часто так, – спокойно посетовал Карим. – Воздушная тяга плохо фурычит.

Дальше ехали с бодрящим ощущением опасности, пока впереди не показался всё ярче разгорающийся свет.

За перевалом на обочине вновь появились дети с пучками ревеня. Должно быть – местный промысел.

Помимо ревеня, Согдиана встретила нас солнечными брызгами, снежными вершинами и огромным синим флагом небес. Такой не пришпилишь даже к душанбинскому флагштоку.

Взяв на себя смелость проделать работу Фёдора, я дал небольшой комментарий.

В персидскую классическую пору Согд, раскинувшийся в долине Зеравшана, входил вместе с Парфией и Хорезмом в состав шестнадцатой сатрапии Ахеменидского царства. На гробнице Дария Гистаспа среди изображений подначальных народов красовался и согдиец в тюбетейке. Почти такая же теперь венчала темя Фёдора.

Некоторое время я жадно смотрел по сторонам, пытаясь вместить в себя грандиозные картины, похожие и непохожие на те, что открывались в долине Варзоба. Но их, картин, было столько, что понемногу закрома восхищения наполнились, и восхищенное посыпалось за край.

Бывает: молишь на ночь Господа ниспослать хлеба, а просыпаешься с полным ртом гречневой каши… Всему есть предел – я понял, что пресытился. На время.

Что ж, мой разум достаточно отважен, чтоб осознать собственную ограниченность.

Вслед за этим осознанием мысль, как часто с этой бестией бывает, нечаянно скользнула вбок и упорхнула в область вечной русской распри: кто мы – Запад ли, Восток? – по большей части, слава богу, книжной…

Ну да, случается – читаю книги. А чем ещё заняться в лавке букиниста, когда нет покупателей? Вязать крючком?

Словом, я подумал, что здесь, в Средней Азии, где силовое поле европейского соблазна гаснет, эта фантомная проблема снимается сама собой. Вчерашнее вино в крови сгорело, а нового для сладостного опьянения тут нет: далековато от источника, и бесполезно брать с собой – в дороге, как известно, божоле нуво скисает. На месте – пей, а ежели прихватишь в дальний путь, найдёшь во фляге уксус.

Здесь, в Азии, так ясно: мы – другие и наш мир – иной. И нет нужды вычерчивать подробно геометрию своей инакости.

А дома, воспользовавшись грубым внешним сходством – даже не призраком, а чучелом родства, – Европа соблазняет слиться с ней в одно. Но этого не надо бы. Совсем не надо. Поскольку, по меньшей мере, чревато травмой станового стержня, сидящего в нас вовсе не по-европейски, а на особый, собственный манер. Хотя кому-то и покажется, что – поперёк резьбы.

Так вот, чтоб встать над этим спором, как подобает солнечному русскому, сперва бы хорошо пройти дорогой Азии. Тогда почувствуешь свою, на шкуре собственной таврённую печать особости. Небесную печать отдельности, неравности остальному миру – Восток ли этот мир или ловчащий Запад.

Почувствуешь, и распря книжная покажется пустой. Какой всегда была на самом деле.

Ведь тут всё просто: западники неизменно вымечтанный Запад ставят перед лицом действительной России, в то время как почвенники вымечтанную Россию ставят против действительного Запада.

И там и там нет правды – только упрямство очарованных сердец.

А если осознал себя другим, не тем – не этим, ты спокоен и силён. Ведь нервничаешь, как правило, в примерочной, определяя – каким же, чёрт возьми, мне надо быть, чтоб наконец-то стать.

Пожалуй, именно прививка Азии позволила британцу осознать себя не равным остальной Европе. Осознать без крайностей и построить крепкий и самому себе вполне угодный мир, во вне вываливая лишь излишки…

Голоса в салоне вывели меня из омута абстракций.

– Что ты знаешь о грибах! – со снисходительным высокомерием сказал кому-то Фёдор.

Начало спора я прошляпил – уж он-то о грибах, питающихся муравьями, определённо что-то знал.

– Действительно, – лукаво согласился Вася, – что, собственно, мы знаем о грибах?

Должно быть, Фёдор обращался именно к нему – они с Васей вечно рубились по пустякам.

– Грибы – третье царство живой природы, – сухо сообщил Глеб. – Это если ab ovo.

– Почему третье?