Железный поход. Том четвёртый. Волчье эхо

Ко всему прочему, Джемалдин-бек был известный и почитаемый мюршид в наибстве Талгика Аргунского, из богатого кинжалами и папахами ахильчиевского тейпа; бесстрашный, проверенный воин, преданный Газавату; его джигиты доставляли немало бед и хлопот карательным отрядам гяуров в Черных горах Чечни и надежно держали «на замке» Аргунское ущелье. А кто такой был Дзахо Бехоев?.. Безродный полукровка? Чечен? Осетин? До сего дня Шамиль и не знал о таком… Впрочем, однажды он, кажется, слышал краем уха не то от Адахана, не то от Занди, не то от Солтамурада или еще от кого-то из тех мест о смелом юноше, ходившем в набег за Терек… у того юноши тоже как будто было странное имя… Ну так мало ли славных джигитов знают горы Чечни и Дагестана? «Если я откажу Джемалу, - решил имам, - меня неправильно поймут. Кому чабан люб, люба и его собака. Не плюй в яму, где вода… быть может, придется из нее пить».

- Закон для всех один… - растягивая слова, повторил Шамиль.

- Вот и я о том же! - вспыхнул чеченец. - Уо! Дай дорогу моим нукерам, Справедливый Шамиль, рабом твоим стану до конца дней своих! Волла-ги, билла-ги!… Иначе Ахильчиевым за ворота нельзя будет выйти. Каждый аулец отвернется от нас: разве они люди, разве мужчины они? Не сумели уберечь свою девушку, защитить свою честь! Бабьи шальвары им! Платки на головы! Ва-а!!

- Довольно. - Имам охладил пыл горца. Передал пустую пиалу в руки стоявшего за его спиной молодого мюрида; задумчиво посмотрел на едва черневшего в облаках орла, который казался недвижимым на своих распластанных крыльях, потом задержал взор на погруженных в дневной сон охристых скалах и вдруг бросил в лицо просителя: - Ты считаешь меня глупцом? Почему я должен верить твоему языку? Мои уши слышат голос только одной стороны.

Джемалдин-бек окаменел скулами; от неожиданности, против воли, подался назад. Неподвижные глаза имама - вершителя судеб - сурово взирали на него и, казалось, прожигали насквозь, издевались и сулили ему одно - поражение.

- Я твой слуга, имам… - глухо, почти зло прорычал Ахильчиев.

- И что же? - сдержанно, не повышая голоса, прикрыв веками свои широко расставленные глаза, спросил Шамиль. - Разве слуги не могут врать?

Тертый, стреляный волк Ахильчиев собрал волю, хотел ответить в свою защиту, но слова набились во рту, мешая друг другу, а глаза видели перед собою лишь огненно-красную гущу стриженой бороды, которую разрезала кривая ухмылка.

- Я твой мюршид, Повелитель. Прикажи прыгнуть в пропасть…

- Знаю. Прыгнешь. Куда ты денешься… - все так же монотонно продолжал имам. - Впрочем, у тебя есть выбор… Умереть сейчас же - тебе вырвут язык, а потом отрубят голову… или испытать волю Аллаха.

- Что я должен сделать? - хрипло проклекотал Джемал, проталкивая репьи слов сквозь пересохшее горло. Глаза его затравленно бегали, словно искали, откуда последует удар.

За спиной имама стояло не менее двадцати мюридов, и все они держали шашки наголо.

- Тебе оставят кинжал и бросят в яму к голодным волкам… такова воля Аллаха. Скажи правду, Джемалдин-бек, так будет лучше и для тебя, и для меня.

- Я готов, - безлико прозвучал ответ.

- Сказать правду?..

- Прыгнуть к волкам! - вновь закипая ожесточением, пузырящимся голосом огрызнулся мюршид.

- Теперь… верю тебе. - Имам провел ладонями по лицу. - Успокойся, достойный. И камень смеется раз в году. Знаю, велик и богат ваш аул. Люди его никому не платят дани. Мечеть вашего рода всегда была на поле брани, а свободные сыны ваши закалены, как булат, в огне Газавата. Дела их громки и в нижних, и в верхних аулах, и сердце уруса ни разу не миновал их меткий свинец. Теперь же слушай и делай выводы, Джемалдин-бек. Люди часто спрашивают у мудрецов: говорят ли с нами голосами праотцов горы и родники, могилы и руины боевых башен… Или нам - живущим - это просто кажется…

Имам остановил свою неторопливую речь, щупая взглядом ледниковые папахи гранитных великанов, стоящих на страже горных перевалов, затем улыбнулся глазами.

- Не труди свой лоб, послушник. Не ищи ответов в рокоте водопада. Не всем смертным дан этот дар… Следуй зову своего сердца. Ведь оно приказывает тебе выполнить волю предков. От себя скажу: проявившим в бою трусость мы пришиваем на одежду кусок войлока. Только пролитая кровь или смерть, только храбрость, проявленная в сече, может снять с труса презренье людей. Но ничто не может быть оправданием предательству. Изменникам лучше находиться в земле, чем на земле. На этом все. Да обрадует тебя Аллах… да будет быстр твой конь и остра твоя сабля на тропе мести.

* * *

…А потом пролилась кровь беззащитного Аргуни. Невинного Аргуни…

Но с того рокового дня - потерял ахильчиевский тейп покой. Просчитался Джемалдин-бек. Смертельно просчитался, будто и не чеченцем был… Не всех смогли, не всех мужчин сумели вырезать его шашки…