Железный тюльпан

— Сволочи, сволочи, сволочи!.. Лучше сразу застрелите… сразу…

У меня сильно закружилась голова. Хватаясь за стену, я стала оседать на пол. Все, кончена игра. Один — ноль в их пользу. А могли бы сыграть всухую. А могла бы я и выиграть. При другом раскладе обстоятельств.

— Говори, чья ты марионетка! Быстро говори!

Нет, они не люди Горбушко. Все же они люди Зубрика.

— Беловолка…

— Этого мы знаем. Этот — проработан. Кто-то другой стоит за тобой. Имя! Нам нужно имя!

Кукла, марионетка, фигурка из папье-маше, которую дергают за ниточки. Они все манипулируют тобой. Все?! А Канат?!

— Я вам ничего не скажу, дряни…

— Скажешь!

Я снова увидела перед собой черное дуло, уже лежа на холодном, ледяном, непрогретом после зимы подвальном кирпичном полу. Моя могила. Неприглядная, однако. Прощай, сибирская девочка Алка Сычева. И никто и никогда… не увидит больше твои рыжие волосы… не зароется в них лицом… Ты уже не успеешь смыть черную краску «Лондаколор» горячей водой с шампунем «Schauma»…

Я зажмурилась. Сжала зубы крепко, так, что они захрустели. О, как это было, оказывается, страшно. Что там?! Только чернота?! И — все?!

И я услышала шорох на лестнице. Далеко. И все ближе, ближе. Шорох, стук, уже шаги. Шаги! Сюда! Не может быть. Это мне снится. Это уже в меня выстрелили, и я уже на том свете.

Первый выматерился и убрал пистолет.

— Идем. Быстро.

Они тоже боялись. Им были не нужны наблюдатели. Или, как на Востоке, Подсматривающие — за любовным актом или за актом казни, смерти и погибели.

Они отступили во тьму, в сторону подвального коридора, противоположную лестнице. Может быть, они знали, что там, с той стороны, еще есть выход. Они же так умело загнали меня в мышеловку, заранее приготовленную. И теперь отступали. Кто-то помешал им. Кто?! О, благословенная старушка, помнящая еще, наверное, батюшку Императора, самодержца Российского Николая Второго Александровича, спускается, небось, в подвальчик за картошкой, за подгнившей, проросшей весенней картошечкой, а ведь до лета, до свежей — еще надо дотянуть…

Я, обливаясь кровью, приподнялась на локте.

Боже ты мой!

Передо мной, в пыльном дверном проеме, стояла девочка.