Железный тюльпан

Игнат назначил встречу Алле в ресторане Центрального дома литераторов. «У меня там до тебя будет важный разговорец с одним… хм… писателем. Решаю проблему выхода одной, хм, книжки, мне очень нужной, и рецензий на нее. Это не твоего ума дело. Приходи к шести. Посидим недолго. Поедем в гостиницу. Ко мне нельзя. У меня жена в Москве торчит. Лучше бы сидела в своем Антибе». Писатели, журналисты. Алла поежилась. Как она их всех ненавидит. Они все лгут, врут, перевирают, шантажируют, продаются за копейку, тешат тщеславие. Гениев мало. Да ведь и она, веселая рыжая Джой, мало читала. Журналы, газеты. Две-три книжки в детстве, в школе, в Сибири: Пушкин, Толстой. Она всплакнула над историей Катюши Масловой в десятом классе. Тогда в Козульке, она была так сентиментальна и слезлива. Потом это прошло.

Беловолк был дома, когда она собиралась на свидание к Игнату. Он смотрел, как она одевается, как примеряет украшения, выуживая их из шкатулки времен Екатерины Второй. Спина Аллы, голая в вырезе платья, ловила злой ожог его глаз. Первым молчание нарушил Беловолк.

— Куда намылилась?

Алла быстро обернулась. Черная стрижка была густо налачена. На голой шее блестела связка жемчуга.

— На кудыкину гору. Поедешь шпионить?

— Ты взрослая девочка. — Он подавил в себе гнев и желание ее ударить. — Был охота. Когда вернешься? Утром? Чтобы в одиннадцать быть в постели.

— Слушаюсь, гражданин начальник. — Алла отвернулась от зеркала, дернула плечами, поправляя сползающее декольте. — Буду до отбоя. За опоздание на пять минут — расстрел?..

Он плюнул себе под ноги. «Что же не ты не выругаешься, — подумала она зло и весело, — выматерился, легче бы стало».

Она домчала из Раменок до Поварской быстро, удачно не попав ни в одну пробку, пробежала мимо толстого швейцара в малиновой ливрее, сбросила шубу на руки гардеробщикам, осовело вытаращившимся на нее: «О-о, сама Башкирцева!..» — и, цокая каблуками, быстро, задыхаясь, прошла в зал. Игнат уже ждал ее, помахал ей рукой из-за стола. Рядом с Игнатом сидел высокий и грузный, расплывшийся, как студень, писатель с блуждающим взглядом слегка выкаченных глаз. Рачьи глазки ощупывали ресторанную фешенебельную публику — бедным писателям здесь теперь было дорого отобедать и отужинать, долларовые цены дразнили, официанты глядели издевательски, свысока, привечали иных, золотокарманных посетителей. Грузный человек рядом с Игнатом выглядел небедно. Костюмчик от Армани, алмазная булавка в галстуке от Виктора Охотина. Алла подошла к столику и чуть наклонила голову.

— Люба.

— О, мое почтение!.. — Писатель завозился, пытаясь приподняться со стула. — Мое…

— Не вставайте, — поморщилась Алла. — Я уже села. — Она перекинула ногу за ногу, вытащила пачку «Данхилла», ловко выбила сигарету. — Игнат, жрать я ничего не буду, не бери. Хочу пить. Возьми мне грейпфрутовый сок. И апельсины. Хочу сама чистить апельсины, и чтобы руки у меня пахли цедрой и спиртом. Я помешала вашей беседе?

— Ничуть. — Толстяк наконец выпростался из-за стола. — Это я не изволю вам мешать. Вы такая, — он причмокнул губами, — прелестная пара.

Когда писатель, огромный, грузный, одышливо волоча рядом с собой свой живот, удалился, пыхтя, Алла сквозь дым обожгла зрачками Лисовского.

— О чем вели речь? О книжке?.. Напиши когда-нибудь книжку о моей судьбе. О том, как я стала… — она помедлила, — тем, кем я стала.

— Когда же?

— Когда я умру. — Она произнесла это, удивившись самой себе, спокойно и холодно. И проследила, как он вздрогнул. — Знаешь, кто это?

Она вытащила из сумки затрепанный журнал, поднесла его к носу Игната. Ткнула пальцем в фигуру поджарого чернявого мужика за спинами счастливых супругов, тогда еще живых.

Лисовский взял журнал из рук Аллы. Поднес ближе к глазам.

— О-о, премилый снимочек. Римские каникулы, ха-ха. Братишка в Риме, со звездой-женой. А вокруг бомонд.

Он усмехнулся, и ей не понравилась эта усмешка.

— Почему ты так произнес это слово?

— Так презрительно?.. А что, мне их всех обожать, что ли?.. Я слишком хорошо знаю, что и, главное, кто за всем этим стоит. — Он щелкнул ногтем по фотографии. — Хочешь знать, кто этот крючконосый тип?.. Французенок один. Режиссе-е-ер, — протянул он в нос. — Рене Милле. Если тебе, — он очертил вокруг нее глазами круг ядовитой насмешки, — что-нибудь говорит это имя. Ты же не смотрела его фильмов. Руку на отсечение.

Щеки Аллы пошли красными пятнами. Она, не вынимая изо рта дымящую соску «Данхилла», спокойно сказала:

— Смотрела. Кто ж их не смотрел. Последнюю ленту люблю. «Иероглифы нежности моей». Идеально снято.

— Браво, Беловолк, натаскал крошку. Зачем тебе знать, кто тут снят? — Лисовский погрузил глаза в лицо Аллы, как буры. — Говори быстро! Не думай! Не ищи судорожно, что бы такое мне соврать! Я все равно…

Она, улыбаясь, положила ладонь, пахнущую ментоловым табаком, ему на губы.