Железный тюльпан

— Замолчи, дружочек. Сейчас мы поедем в номер, и я там тебе все объясню подробно. Я же не твой писатель, и со мной ты не заключаешь сделку на мафиозную книжку. Ты что, думал, что я неграмотная дура?.. Люба, — она блеснула зубами в улыбке, — Люба Башкирцева не такая уж девка из негритянского секс-бара, как тебе кажется.

— Браво, браво, браво. — Его губы дрогнули в ответной улыбке. Она уже видела, что он хочет ее. Его рука под столом нашла ее колено. — Браво, Люба. Твой сок.

Он кивнул на узкий бокал с янтарно-зеленым напитком, аккуратно поставленный на стол мрачным, как туча, официантом.

Этот чертов Рене Милле хотел, оказывается, снять Любочку в каком-то своем новом фильме. Сюжет классный, как сказал всезнающий Игнат. Нечто вроде монгольской ли, китайской ли Кармен. В России началась странная мода на Восток. Да ведь и я сама с Востока. Восточная Сибирь, это вам не комар чихнул. Это уже почти Монголия… почти Япония. А они там, на Западе, на восточную экзотику особо падки. Как это я чудом вспомнила это имя — Рене Милле?! Ну да, какое тут чудо, три дня назад Беловолк крутил кассету с этим фильмом мне на ночь, шипел над ухом: гляди, дура, просвещайся, это один из лучших режиссеров мира, это шедевр. Иероглифы нежности моей, ну и названьице. Я думала, там и правда о нежности, а там — убийство на убийстве. И как живот себе мечами взрезают, и все такое. Сплошная Япония. Секса много. Кровь и секс — люди жрут это на каждом шагу, как гамбургеры. Может, дойдут до того, что в центре Москвы выстроят такой амфитеатр, такой огромный стадион, и под открытым небом будут там стравливать рокеров и убивать диких зверей, и рубить на куски змей, и заставлять приговоренных к смерти вспарывать себе животы ножами. И пол-Москвы будет торчать в этом диком амфитеатре за гигантскую плату. За немереные баксы. Рене Милле! Зачем ты, жалкий французик, снимаешь восточные ужасы на пленку?! Мы — азиатская страна. Нас ужасами не соблазнишь. Мы сами поставим Европе ужасов сколько хочешь, в подол из мешка отсыплем.

Монгольская Кармен, ха-ха. Я поеду к Милле. Я, конечно, Лисовскому это не сказала. Он и так все понял. Ведь у меня скоро гастроли в Париже. Я там и так его найду.

Я ПОЗНАКОМЛЮСЬ С КАЖДЫМ, КТО СМЕЕТСЯ НА ФОТОГРАФИИ.

Я НАЙДУ ИХ ВСЕХ. ПО ОЧЕРЕДИ. КАЖДОГО. КАЖДУЮ.

Я УЗНАЮ, КТО ИЗ НИХ УБИЛ ЛЮБУ.

Она расспросила его не только о Рене Милле. Она расспросила его обо всех, запечатленных мгновенной острой вспышкой у ночного фонтана Треви.

Она расспрашивала его об этих людях в гостиничном номере, снятом Игнатом, как всегда, на одну ночь — на одну ночь с ней, самозванкой. Ей отчего-то нравилось чувствовать себя в его сильных руках самозванкой и узурпаторшей. Он оценивал искусство ее притворства, поддельный блеск ее копии. Когда он ложился на нее и вминал свое тело в ее, податливое и упругое, когда он сажал ее на себя и властно направлял ее движения: делай так, вот так, так будет хорошо, — она понимала: он берет не Любу, он берет ее, маленькую жалкую шлюшку с Казанского, внезапно ставшую блестящей царицей.