Железный тюльпан

Ее вдруг пронзила ВСЯ ПРАВДА, происшедшая с ее страной.

— Вы знаете, Люба, где он живет? Вы скажете нам его адрес?

«Ого, „нам“. Они в паре. Так я и знала».

— Так прямо с ходу?

— Тюльпан у вас с собой?

«Так вам и растопырь гармонь пошире. Сейчас, разбежалась. Выложила на столик с поклоном».

— А деньги у Григория с собой?

Банкир покривился, покачнулся, студень его живота дрогнул, белый шелк блеснул в ослепительном свете хрустальной люстры.

— Такие суммы переводятся со счета на счет. Мы не держим дома денег. Так, мелочь на пиво, на ветчинку, на пустяки.

«На пустячки, на подарочки, на „мерсы“ вашим содержанкам ко дню рожденья».

Рискуй, Алла. Кто не рисует, тот не пьет шампанское. Ты уже все равно по ту сторону жизни и правды. Ты уже при жизни — в мире ином. Там, куда нет ходу всем остальным, потому что ты живешь не свою жизнь, Сычиха.

— Тюльпан у меня.

— Выньте, покажите. — Зубрик заметно взволновался. Брелок золотым червем свисал у него с выпяченного пуза. По складкам подбородка тек пот, свинячьи глазки мелко моргали. — Пройдемте… тут специальная комнатка у меня, для обозрения ценностей, что я покупаю… я, конечно, переведу деньги на какие угодно счета, как вы пожелаете… Тут темная комнатка, удобная, я там иногда с гостями пью кофе… там столик… лампа… я бы хотел рассмотреть… рассмотреть…

Она и опомниться не успела, как Бахыт подкрался к ней сзади, и ее запястья оказались словно в живых, жестко-цепких, холодных наручниках.

Все мелькало. Все неслось и катилось куда-то стремительно, странно и страшно.

Чернота. Темнота. Потом глаза привыкли. Глаза уже различают контуры предметов — вот стол, вот выгнутая спинка венского стула. Предметы. Они же тоже живые. Они молчат, но они говорят. У Эмигранта в логове предметы, преображенные им, говорили. Они говорили: тихо, склони свой слух, прищурь свой глаз, увидь, услышь, содрогнись, прослезись. Почувствуй, что ты, человек, нас, предметы, сам создал. Сотворил. А теперь мы, в полнейшей тишине, сотворяем тебя.

Стол. Стул. Жесткие, как железо, пальцы Бахыта на моих запястьях. Он силком усадил меня на стул, скрипнувший подо мной. Я подумала — ножка сломана, сейчас подкосится, и я упаду на пол, как тогда, в убежище Ахметова. Кто залез в мою сумку? Я сама. Нет, они. Нет, я. Рука протянулась; рука взяла. Зачем его хотят так дорого купить? Помни, это оружие. Оно может убить. Брось, Эмигрант бредил. Он спился совсем, он бредил, он сочинил красивую и страшную историю про Тюльпан, что сам нарисовал. Он сам все нарисовал. И я сама тоже все нарисую.

Глаза привыкли. Тусклый свет. В черной комнате — тусклый, красноватый, призрачный свет. Включите яркий свет! Рука протянулась. Зажмуриться! Нет, гляди. Если ты закроешь глаза — тебя убьют. Глупо! Эти люди осторожны. Они не так наивны, как ты думаешь. Ты — не Алла Сычева, Сычиха, рыжая Джой. Ты не подопечная Сим-Сима. Ты — Люба Башкирцева. Знаменитая певица. Если уж тебя воскресили однажды, им не с руки будет, если ты вдруг окончательно умрешь. Ты им нужна. Свет! Яркий свет. А сбоку — чернота.

Дернуться вбок. Холодный железный шар в руке. У тебя его вырвут! Тебе его вернут. Не бойся. Нет, тебе его не вернут. Его заберут и скажут: гуляй и забудь. Забудь все, что здесь было.