К подобным эксцессам относились чрезвычайно серьезно. Только в 1948–1951 годах в Восточной Германии около 300 старшеклассников и студентов, допускавших подобные выходки, были арестованы и отданы под суд. Несколько молодых юношей из Иены получили по десять лет за то, что на официальном праздновании дня рождения президента ГДР Вильгельма Пика они швыряли в руководителей школы самодельные шутихи со зловонным газом. В 1950 году в лагерях и тюрьмах Восточной Германии содержались 800 юношей и девушек моложе семнадцати лет. Некоторые оказались за решеткой только за то, что гримасничали во время лекции о Сталине или рисовали по ночам на стенах домов букву «F», с которой начинается слово Freiheit — «свобода»[1210]
.Но в распоряжении молодежи имелись и другие, менее вербальные формы протеста. Как раз в то время, когда западные подростки поняли, что с помощью длинных волос и синих джинсов можно весьма успешно выражать неудовлетворенность системой, подростки Восточной Европы, живущие под гнетом сталинизма, приняли на вооружение такие формы протеста, как брюки — «дудочки», пиджаки с накладными плечами, красные носки и джаз. В разных странах эти ранние «мятежные субкультуры» имели различные названия. В Польше такую молодежь называли собирательным термином bikiniarze — очевидно, подразумевая тихоокеанский атолл Бикини, где Соединенные Штаты испытывали ядерные бомбы, или, что более вероятно, имея в виду пестрые галстуки с тропическими сюжетами, популярные среди «продвинутых» юношей и получаемые ими из посылок ООН и других организаций, занимавшихся оказанием гуманитарной помощи. (Самыми удачливыми считались те, кому удавалось раздобыть makarturki — солнцезащитные очки того фасона, какой носил американский генерал Макартур.) В Венгрии подобных молодых людей именовали jampecek — это слово можно было перевести как «лоботряс» или «чувак». В Германии, и на востоке, и на западе, они были известны как Halbstarke — «шалопаи» или «стиляги». Была и чешская версия — potapka, «утка», — подразумевающая, по-видимому, прическу, напоминавшую утиный хвост. Наконец, румынский вариант malagambisti обязан своим появлением известному румынскому джазисту-ударнику Сергиу Малагамбе[1211]
.Мода, которой следовали эти юные мятежники, варьировала от страны к стране в зависимости от ассортимента местных барахолок, содержимого гуманитарных посылок с Запада, а также талантов местных портных. В целом парни предпочитали узкие брюки — «дудочки»; в Варшаве был даже портной, который специализировался на изготовлении их из обычных брюк. Девушки поначалу носили облегающие юбки — «карандаши», а позднее перешли на пропагандируемый в то время модельером Кристианом Диором стиль New Look, который предполагал платья с зауженной талией и широкие юбки, предпочтительно ярких расцветок. И юноши, и девушки предпочитали туфли на толстой резиновой подошве в американском стиле, которые в Венгрии стали называть jampi. В моде были также рубашки яркой раскраски, поскольку они сильно контрастировали с монотонной униформой молодых коммунистов, и широкие галстуки, часто расписанные вручную. Идея заключалась в том, что рубашки и галстуки должны контрастировать друг с другом. Особенно популярной была комбинация зеленого галстука и желтой рубашки, которую в Польше прозвали «омлет с луком». Проживавший в Варшаве Леопольд Тырманд вводил в моду еще и полосатые носки. Он делал так, по его словам, демонстрируя «право на собственный вкус»[1212]
. Он с некоторой иронией дистанцировался от bikiniarze, которые в большинстве своем были моложе его, хотя в целом воспринимал их с одобрением: «Конечно, это была бедная, немытая, провинциально польская версия стиля jitterbug… Даже те, кто не искоренял ее, смотрели на нее свысока, хотя одновременно она вызывала и уважение — своей стойкостью, готовностью бороться с всевластным государством, противопоставлением себя серости и бедности»[1213].Как и на Западе, одежда ассоциировалась с музыкой. Подобно своим западноевропейским собратьям, bikiniarze, jampecek и им подобные начинали как фанаты джаза — вопреки (или благодаря) тому, что молодые коммунисты безжалостно разбивали джазовые пластинки. Находясь под запретом, джазовая музыка неизбежно политизировалась. Даже прослушивание радиопередач, посвященных джазу, расценивалось как политическая деятельность: сама настройка отцовского радио на ту или иную заграничную волну считалась формой инакомыслия. Чрезвычайной популярностью пользовались музыкальные передачи коммерческой станции «Радио Люксембург»; позже эти лавры перешли к джазовым программам «Голоса Америки». Подобную деятельность приравнивали к диссидентской на протяжении четырех десятилетий — вплоть до падения коммунистических режимов.