Железо и кровь. Франко-германская война

Революция 4 сентября была враждебно встречена в сельских районах северных департаментов Франции и Нормандии, где крестьяне верили в то, что «император был предан богатыми и республиканцами»[508]. Муниципальные советы Камбрэ и Рубэ отказались провозглашать республику, в Дюнкерке на это пошли с неохотой, в Дуэ — лишь неделю спустя[509]. Провозглашение республики не было единодушно встречено и на юго-западе страны в Жиронде, где в ряде мест даже дошло до кровопролития. Однако в столице региона, Бордо, господствовали прореспубликанские настроения и действия правительства «национальной обороны» получили полное одобрение и поддержку.

Процессы поляризации общества начались еще до падения династии. Как свидетельствовал в последние дни августа контр-адмирал Лихачев, «в провинции обнаруживаются явления, совершенно напоминающие эпоху знаменитой Жакерии. Мужики не различают политических партий и во всех противниках Империи видят изменников Отечеству»[510]. Страх перед социальной революцией, однако, способствовал сплочению вокруг нового правительства даже самых консервативных сил. При этом в городах республиканские идеи находили растущую поддержку. Однако линии разлома не проходили строго по границам классов, между городом и деревней, Парижем и провинцией[511].

Общенациональную легитимность правительству «национальной обороны» — сугубо временному — могли дать скорейшие выборы в Национальное собрание. Однако их проведение постоянно откладывалось. В числе причин была тяжелая военная обстановка и нежелание разжигать партийную борьбу в разгар войны. Но главным было опасение, что без предварительной чистки административного аппарата и ослабления влияния местных элит сельские районы привычно отдадут голоса самым консервативным силам.

Новая власть выдвинула на первый план задачу обороны страны, а не сведение счетов со своими политическими противниками. Во всех департаментах новые префекты начинали с того, что учреждали комитеты обороны, в которые входили представители разных политических сил. В этом они следовали указанию Гамбетты: «Наша республика не приемлет политические распри и пустые раздоры <…> Делайте многое сами и постарайтесь в особенности привлечь содействие всех желающих»[512]. Это на первых порах обеспечило правительству кредит почти безусловной поддержки со стороны старого административного аппарата. Даже в отдаленных департаментах префекты-бонапартисты лояльно исполняли свой долг до прибытия назначенцев новых властей. «Ему доверяют, — констатировал префект департамента Шер, — поскольку оно называет себя правительством национальной обороны. Здесь все на стороне правительства. Готовы на любые жертвы, но ждут от него не циркуляров и прокламаций, а действий, действий и еще раз действий. Но за будущее никто не готов поручиться»[513].

Будущее политическое устройство Франции, действительно, не было предопределено даже после формального провозглашения республики. Правда, поражение при Седане сделало фигуру Наполеона III столь непопулярной, что сохранившие ему верность сторонники какое-то время не решались вести агитацию за возвращение императора на престол открыто. Дополнительно связали руки Наполеона III территориальные требования Пруссии. Находясь в плену в замке Вильгельмсгёэ, он писал: «…какое правительство может выдвигать такие требования и потом надеяться жить в сколь-нибудь дружеских отношениях с нацией, которая была столь оскорблена? Франция никогда не покорится подобному унижению»[514]. Единственным оплотом бонапартистов оставалась Корсика. Зато воспрянули духом сторонники других свергнутых династий.

Легитимисты надеялись на возвращение на трон Бурбонов. Их кандидат, граф Шамбор, проживавший в изгнании в Австрии, внезапно проявил горячий интерес к минеральным водам швейцарского Ивердона на самой границе с Францией. Какое-то время Шамбор был охвачен мыслью отправиться сражаться и даже написал прощальное письмо жене, слог которого был достоин античных классиков: «Я не питаю иллюзий, и я знаю, что там, куда я иду, меня, вероятно, ждет смерть»[515]. Но затем некоронованный Генрих V передумал и счел правильным, чтобы французский народ призвал его к себе сам. В начале октября претендент опубликовал манифест о готовности «послужить на благо Франции», называя себя единственным, кто способен добиться у Вильгельма I отказа от завоеваний. Претендент даже отправил прусскому королю послание, апеллировавшее к духу монархической солидарности, но усилиями Бисмарка на него был дан крайне уклончивый ответ[516].